Нам всем знакома поэтика прозрения, мучительная тоска позднего покаяния и горькая радость последнего обретения. Это трудно выразить. Фактически невозможно. Это проживается каждым в оправданном одиночестве. Но у автора повести «Счастье — дождь да ненастье…» вышло подключить к своему талантливому соло аккомпанемент слушательских эмоций. В этом исполнении музыка повести получилась тонкой и пронзительно-нежной.

О хороших произведениях всегда хочется говорить много и долго. Они того заслуживают. Но в случае со сборником «Для тебя», наоборот, хочется прервать словопоток. Потому что он кажется лишним и мешающим звучащему оркестру. В музыку хочется вслушаться, уловить то тут, то там вспыхивающие голосовые императивы. И помолчать. Ведь хорошее исполнение слушают молча.

Лирическое

Мне нравится дождливое утро. Прохладные круглые капли задерживаются на кончиках листьев, словно замирая от удовольствия перед предстоящим полетом. Потом срываются вниз. Стремительно и смело. Целой россыпью. А липовый лист уже подставляет трамплин для новой влаги.

Дождь все не перестает. Залиты водой скамейки, канавы, окна. К тротуарам жмутся лужи. Какая-то женщина, возвращаясь с рынка, катит позади себя тележку. Из огромной сумки торчат перышки зеленого лука. Зонта у нее нет, поэтому с волос, с носа, губ стекает непрерывно влага. Женщина немного приостанавливается, чтобы спросить у меня, который час. Пока отгибаю рукав, нас обдает веером воды пролетающий мимо автомобиль. Моя куртка и плащ женщины покрываются крупной грязной рябью. Молча смотрим машине вслед. Давно привыкнув к сочным ругательствам вдогонку, жду того же от случайной прохожей. Но женщина, лишь покачав головой, проходит мимо.

Вознаградить себя за перенесенное оскорбление можно в привокзальном буфете. Сдобной булочкой и стаканчиком кофе. Здесь тепло и тихо. Только звякают ложки да слышен изредка заспанный голос буфетчицы. Дуя на горячий напиток, вдруг замечаю за соседним столиком девушку и мужчину. Ему на вид давно за сорок. Ей — ближе к тридцати. Он строго одет, чисто выбрит, аккуратно подстрижен. Черты лица жестки, но приятны. Девушка… Я вдруг понимаю, что не могу оторвать от нее взгляда. Какой формы и длины ее нос или рот, мне совершенно все равно. Необыкновенно другое: выражение глаз. Они влюблены! С каким-то непередаваемым упоением они рассматривают друг друга, замечая и любуясь каждой новой деталью. Открытия происходят ежесекундно. Стоит ей на мгновение опустить ресницы, как в облике мужчины происходит перемена. И она тоже с жадностью, с восторгом вчитывается вновь в его лицо.

Я давно не видела такой поглощенности чувством, такой искренности и бесстрашия обнаружить эту искренность. Я забываю про сдобную булочку и с неменьшей зачарованностью вглядываюсь в мужчину. И какое изумительное перерождение предстает моим глазам! От полноты ее чувств, от избытка ее нежности он становится интересен сам себе, значим и необычен для окружающих. Тон его речи делается глуше, мягче. Все чаще появляется улыбка.

Девушка за время беседы не произносит ни слова, но мне кажется, я слышу, как ласковы и глубоки ее внутренние восклицания. Как часты в них те неповторимые нотки, что узнаваемы лишь посвященными.

Боясь спугнуть неожиданное ощущение тайны, окружающее их и коснувшееся меня, отворачиваюсь, но тут же вновь наблюдаю за девушкой, не в силах противостоять ее влюбленному восторгу.

Когда они уходят, в воскресном покое буфета еще долго разлит тот особый свет, который излучали глаза девушки. От него радостно и будто бы даже беспечно. Не хочется выбираться под дождь, под оскорбительные фонтаны машин. Не хочется встречать на остановках, в скверах парочки, сладострастно жмущиеся друг к другу, где избранник перед поцелуем отчего-то берет за правило глоток пива и сигаретную затяжку. Не хочется признаний, чередующихся обоюдным матом.

Я думаю о том, как повезло мужчине, которого так любят. Как повезло девушке, что избранное, необъяснимое, ослепительное чувство посетило ее. Как повезло маленькому привокзальному буфету, целый час наслаждавшемуся волшебной игрой глаз. И как повезло мне. Быть причастной к чуду. Вечному чуду любви.

Дом, где зашторены окна

Роман Ивана Зорина «Дом» я читала в рукописи.

Прежде всего, «Дом» — это цельное произведение. Совершенно очевидно, что оно выплавлено единожды. Как неоспорима его монолитность, так не вызывает сомнений и содержательная плотность. Не может не радовать роман, где практически на каждую страницу приходится по философскому заключению. Это, действительно, насыщенная, мыслеобразующая проза.

Безусловным достоинством является язык романа. Афористичный, притчеобразный, самобытный. «Стыдила, будто поливала чесночным соусом», «глаза меняли цвет от сказанного, будто цветы на холоде», «в ту зиму небо прохудилось» — это лишь малая толика того удивительного образоряда, которым наполнен «Дом». Ёмкость и уместность образов подтверждается тем, что читательскому воображению не на чем споткнуться, а талант автора подтверждается неповторяемостью созданных картин и их почти феноменальной способностью множиться и перетекать из одной в другую. Такое было подвластно Маркесу с его виртуозным словоткачеством.

Наверное, закономерно, что при чтении «Дома» невольно приходит на ум параллель с романом великого латиноамериканца «Сто лет одиночества». И здесь, и там определено место действия, и здесь, и там мизансцены будут разыгрываться относительно этого места действия. И здесь, и там персонажи крепко стянуты либо нитью родственной связи, либо нитью соседственных отношений. Но это, так сказать, поверхностные признаки схожести. Основное — в попытке изобразить социальный общественный портрет через роман-антиутопию, роман-мистерию, роман-иносказание. У Маркеса это получилось необычайно хорошо, у автора «Дома» — тоже, на мой взгляд, неплохо. Кроме того, как во всяком талантливом произведении, у «Дома» есть предпосылки перекрещиваться линиями судеб и уходить по-павически за границы повествования с тем, чтобы персонажи продолжали существование в реальности.