кого черкеса, наверное офицера, который скакал впереди всех, часто оглядывался и что-то кричал. Игнат уже мог различить и его усы, и сбитую набок шапку, и крепко сжатый в руке ятаган. «Это мой!» — сквозь зубы прошипел Игнат. Крикнул так. что голос его мог долететь и до черкесов:

— Пли!

Бил он в упор, целясь в грудь офицера. Однако волнение было сильнее его желания, и пули, одна за другой, проносились мимо всадника: иначе он давно свалился бы с лошади. Была ли очередная пуля, выпущенная Сурововым, более счастливой или меткий выстрел принадлежал его подчиненному, но высокий черкес вдруг сник и тотчас пополз с лошади. Он еще долго висел на стременах, потом упал под копыта несшихся вскачь коней.

А залпы гремели и гремели; грохотали до тех нор, пока не остановили всадников и не заставили их повернуть. Суровов вытер со лба пот и глухо проронил:

— Хорошо стреляли. Молодцы!

— Рады стараться, ваше благородие! — недружно, но громко ответили солдаты.

Уцелевшие черкесы ускакали за темные грядки турецких ложементов. Турки будто не замечали подступивших с фланга стрелков, они били сверху вниз, где готовились к атаке главные силы отряда. Судить по выстрелам — турок много. Суровов прикинул: если стрелять отсюда, меткого огня не получится, до противника несколько сот шагов. Между позициями роты и ложементами турок виднелась гряда камней — будто собирали их с обширного поля, сволокли в одно место и бросили. Игнат вспомнил жаркое дело под Горным Дубняком, солдатскую смекалку и находчивость. Не повторить ли сейчас то, что тогда вполне себя оправдало? Солдаты с напряженным вниманием поглядывали и на командира, и на вражеские ложементы. Много их у него, этих солдат. Их жизнями он волен распоряжаться по своему разумению.

— Братцы! — крикнул он так, чтобы его услышали все подчиненные. — Камни вон те видите? Будем перебегать к ним группками, человек по десять. Начинаем справа от меня. Я бегу первым!

Он поднялся и побежал, пригибаясь и чуть не падая. Теперь он видел только кампи, до которых надо добежать непременно и плюхнуться рядом с ними на еще не примятый, но подтаявший снег. Турки огонь не открывали: или не замечали его, или желали подпустить поближе, чтобы бить наверняка, — так любил делать и он.

Огонь они открыли, когда до камней оставалось шагов пятнадцать. Игнат упал в снег и пополз по-пластунски, не поднимая головы, по прислушиваясь к тому, что было перед ним и за его спиной. Полз и не оглядывался. Он посмотрел в сторону своей роты, когда камни надежно прикрыли его от турецких пуль. На снегу корчились двое, к ним уже подбирались санитары. Восемь солдат, сопя и надрывно кашляя, плюхнулись с ним рядом.

— Берегись, Сулейманка! — попробовал шутить рыжий солдат.

— Сулейман сейчас у султана скулит и помощи просит! — отозвался другой.

— У него и своих сил пока много, — сказал Суровов и уточнил: — У нас тоже достаточно. Прибьем!

Солдаты перебегали к нему и ложились вдоль невысокой каменной гряды. Не ожидая, пока перебегут все, Суровов велел изготовиться и вести огонь прицельно, без команды на залп: патронов не так много, и он посоветовал зря их не расходовать. Стрелять было удобно, расстояние до цели оказалось близким. Но точно такое расстояние было и от противника до роты Суро-вова. Турки повернулись в эту сторону и осыпали свинцовым дождем каменные выступы. Досталось и тем, кто бежал последним и не успел занять место за надежными камнями.

Суровов пока еще не придумал, что ему делать дальше: лежать так и вести прицельный огонь или перебраться через камни и атаковать турок. Обдумывая дальнейший план, Суровов высматривал красные фески, целился и неторопливо стрелял из своего Пибоди.

Его окликнули, и он увидел ползущего к нему артиллериста. Тот протянул лист бумаги, на нем — тусклые карандашные буквы: «Бью по турецким ложементам, постараюсь открыть тебе дорогу. Капитан Стрельцов». Стрельцов не замедлил с открытием огня. Фонтаны земли, перемешанной со снегом, завихрились над вражескими позициями. Гранаты ложились одна за другой, расстроив оборону противника и приведя его в замешательство. Солдаты радостно вскрикивали, хвалили пушкарей, надсмехались над турками и явно желали закончить дело смелым броском. Суровов, оценив настроение солдат и понимая целесообразность такого броска, скомандовал:

— Как только стихнет артиллерийская пальба — за мной, братцы, вперед!

Он надеялся, что турки, ошеломленные огнем, не окажут сопротивления и покинут свои ложементы. Суровов первым вскочил на камень, перемахнул другой и очутился на бруствере ложемента. Не раздумывая, он прыгнул в траншею. Навстречу ему устремился турок. Суровов отбил его штык своим штыком и опрокинул противника на спину. Он бежал вдоль траншеи и видел только турецкие спины. Теперь он действовал и штыком и прикладом. Бил старательно и на совесть. Он делал дело, ставшее для него привычным, — совсем недавно он вот так же косил траву и рубил лес.

Была занята лишь незначительная часть вражеского ложемента. Подпоручик Суровов на свой страх и риск решил закрепиться и ждать дальнейших приказаний. Их не поступало долго. Под вечер к нему добрался ординарец Скобелева. Он сообщил, что генерал похвалил ротного и его солдат за решимость и храбрость и посоветовал возможно дольше держаться в турецкой траншее. Если же такой возможности не будет, велел перебраться за каменную гряду. Суровов спросил, как идут дела у других, но ординарец знал слишком мало: он сообщил, что князь Мирский наступает и чего-то достиг, что генерал Скобелев собирался начать общую и решительную атаку, но основные силы ко времени не подоспели и он решил немного обождать.