— Все в роту просится.

— И как долго ему лежать? — полюбопытствовал Верещагин.

— Еще полежит. Поправиться он должен быстро: уж очень сильный у него характер!

— Передайте ему привет, Оленька, — сказал Василий Васильевич. — Люблю людей с сильными характерами! А теперь идите, милая, да не забудьте, что в отдельной палате лежит и мучается одинокий художник, у которого совсем не такой характер, как у солдата из роты подпоручика Бородина!.

Нежданно-негаданно приехал младший брат Сергей. Не вошел, а ворвался в палату и первым делом спросил:

— Ты еще здесь?!

По тону и не определишь: удивлен? удручен? недоволен тем, что видит старшего брата в кровати? Он весь в движении и явно торопится, заезд в Бранковано, возможно, считает вынужденным, оторвавшим у него чуть ли не сутки. Сергей всегда таков: куда-то спешит, будто боится опоздать — не успеет сделать все за жизнь, отпущенную ему судьбой. Летом прошлого года вернулся из Парижа, где он занимался живописью, и в тот же день взялся писать этюды с природы. Работал много и хвалился, что не знает усталости. Василий Васильевич радовался: младший брат нашел свое призвание, его, слава богу, посетило вдохновение. И вот он уже тут, нетерпеливый, взъерошенный. готовый ко всему. Он потирает свой большой, с залысиной лоб, пытается пригладить вьющиеся волосы, которые никак не хотят ложиться и стоят курчавыми хохолками.

— Пока здесь, — с досадой ответил Василий Васильевич.

— Что так долго?

— Об этом спроси не меня, а лекарей, им больше известно, — поморщился Верещагин-старший и стал ворчливо рассказывать о ранении, о привязавшейся лихорадке.

— Так, может, тебе не нужно было ходить по Дунаю на этой злосчастной «Шутке»? — допытывался Сергей, присаживаясь к кровати брата.

— Я и сам иногда задаю себе такой вопрос и всегда отвечаю решительно: надо! Я остаюсь при своем мнении: подлинный художник не может наблюдать бой со, стороны. Нет, Сергей, чтобы написать полотно, которое может взволновать людей, нужно все пережить самому: и голод, и холод, и раны, и болезни. Надо бросаться в атаки, стрелять, драться врукопашную. И непременно надо было ходить по Дунаю на этой злосчастной «Шутке»!

— Тогда не кляни свою судьбу, Василий, — снисходительно посоветовал Сергей.

— О, это уже другое дело! Я согласен рисковать, терпеть боль и муки, но чтобы все это не шло в ущерб моему главному делу. А если я вынужден из-за этого отказаться от главного, тут, братец, волком завоешь!

Сергей уже согласно кивнул.

— Я тебя понимаю, Василий, — медленно проговорил он.

— Ну а ты? Тоже рисовать?

Верещагин-младший решительно закрутил полысевшей головой.

— Нет! Хватит одного рисовальщика! Кто-то из Верещагиных должен и воевать! — бросил он.

— Александр Васильевич Верещагин, сотник Владикавказского полка и самый младший наш брат. Он тоже здесь.

— Саша здесь?! — радостно воскликнул Сергей.

— Недавно прибыл.

— Вот и прекрасно! Старший Верещагин начнет писать этюды, а младшие будут сражаться! — тем же восторженным тоном продолжал Сергей.

— Но Александр кончил курс в юнкерской школе, он военный человек, а ты? — недоуменно спросил Василий Васильевич.

— А я просто хочу воевать за освобождение болгар, — уже спокойнее проговорил Сергей. — Ты тоже не военный человек, а ходил по своей воле в атаку и даже получил Георгия. Чем же я хуже тебя? А?

— Я, как говорится, без двух недель лейтенант доблестного военного флота, а у тебя за плечами нет ничего, кроме желания.

— Разве этого мало? — улыбнулся Сергей.

Василий Васильевич понял, что разубедить брата ему не удастся: они, Верещагины, люди настойчивые и, если что-то задумали, от своего не отступят. Может, он и прав: пусть повоюет, проверит себя и свой характер, посмотрит, как дерутся и умирают русские люди на этой истерзанной земле. Пусть посмотрит и на тех, кого мы сейчас освобождаем, и на тех, кого нужно изгнать навсегда. Пригодится все это. На будущее…

— Что ж, — сказал после раздумья Верещагин-старший, — поезжай.

— Знаешь, о чем я мечтал всю дорогу? — вдруг спросил Сергей. — Я желал бы чуточку походить на партизана Фигнера. Помнишь, что он выделывал в Отечественную, войну? Выдавал себя то за француза, то за итальянца, располагал к себе врага, а потом бил его, да еще как бил!

— А за кого будешь выдавать себя ты? — спросил Василий Васильевич, стараясь охладить пыл младшего брата. — Фигнер отлично знал французский, итальянский, немецкий языки, да и внешностью он вполне мог сойти за француза или итальянца. А ты? Выдашь себя за болгарина? Тем хуже для тебя. За турка? Извини — у тебя типичная русская физиономия. Да и языка мы с тобой не знаем.

— Оно… так… — неохотно согласился Сергей.

— Не все мне и нравится в дерзких выходках Фигнера, — продолжал Василий Васильевич. — Русский человек бывает зол, но он быстро отходит, лишил его бог дурного качества — злопамятства. Фигнер убивал французов даже, тогда, когда в этом не было нужды, вспомни хотя бы записки Дениса Давыдова. Враг, поднявший руки, это уже почти не враг, и к нему можно быть снисходительным.

— Мне нравится его хладнокровие и бесстрашие! — сказал Сергей.