Новости, однако, распространяются будто на крыльях: не прошло и дня, а памфлет уже написан, отпечатан и продается. Впрочем, в Уайтхолле десятки слуг оказались свидетелями этого ужаса, а в Лондоне сыщется немало людей, столь враждебных Елизавете, что и жизнью готовы рискнуть, лишь бы насолить ей, издав подобное чтиво.

— Разумеется, нет. — Тут уж и Дуглас огляделся по сторонам. — Это какой-то маньяк, женоненавистник. Но мы используем ситуацию к своей выгоде.

— Маньяк при дворе, — добавил Фаулер, складывая руки на груди. — Прошлым вечером все собрались на концерт.

Дуглас пожал плечами:

— Воспользовался моментом: все слушали музыку, а он сделал свое дело. — Он фыркнул. — Кто он и как пробрался, мне наплевать. Нам нужно, чтобы такие вот писульки, — жестом указал он на памфлет, — читали по всей стране. Надобно сеять страх. Для начала подорвать ее популярность в народе. — Он выбрался из-за стола, накинул плащ на плечи и, словно спохватившись, осушил вторую кружку и со стуком поставил ее на стол. — Мне пора, дела заждались. Всего доброго, джентльмены. Полагаю, в один из ближайших вечеров мы встретимся. — Он надвинул на брови бесформенный шерстяной колпак, коснулся его, полунасмешливо отдавая честь, и растворился в толпе.

— Вы за него расплатитесь? — Возле меня, откуда ни возьмись, появилась служанка, нетерпеливо протягивая руку.

Тут только я сообразил, что Дуглас пригласил меня на кружку пива, а сам ушел, не расплатившись. Впрочем, такой поворот событий я мог бы и предусмотреть.

Фаулер сочувственно усмехнулся, глядя, как я отсчитываю монеты:

— Еще не свыклись с манерами нашего друга Дугласа?

Девушка повертела монеты в руке, подозрительно глядя на меня: смуглый иностранец, того гляди, подсунет фальшивую. Успокоившись, указала рукой на кружку, спрашивая, принести ли еще. Я вопросительно глянул на Фаулера, но тот отмахнулся:

— Спасибо, не надо. У меня голова раскалывается от шума. Небо вроде бы прояснилось, мы могли бы прогуляться.

— Похоже, Дуглас вас недолюбливает, — заговорил я, пробираясь к двери.

Фаулер был прав: хотя грозные серые тучи все еще заволакивали небо и ветер стремительно гнал листья по обочине и сточным канавам, дождь ненадолго стих. На мокрой соломе и расползшемся конском навозе ноги скользят, а если оступишься, как раз угодишь в мерзкую бурую жижу, которая течет по канаве.

— Полагаю, что так. — Он поднял воротник и решительно направился к собору Святого Павла: там, на площади, легче всего затеряться среди толпы. Только вот руку не стоит снимать с кошелька.

— Беда в том, что я слишком давно знаю Дугласа, — продолжал он. — Если человек бежал на чужбину, чтобы уйти от прошлого и начать жизнь заново, меньше всего ему хочется встретить земляка, который может много чего о нем порассказать. Вам бы вряд ли понравилось, если б в Солсбери-корт явился какой-нибудь итальянец, — с улыбкой закончил он.

Мне тут же припомнилось, как Мари де Кастельно чуть ли не игриво намекала на совершенное мною в Риме убийство. И снова эта холодная дрожь. Обнимать самого себя, плотно прижимать руки к груди вскоре войдет у меня в привычку.

— Надо бы поостеречься, — предупредил я, проскальзывая вслед за Фаулером сквозь калитку в тень собора, величественно возвышающегося над нами; сломанный шпиль, как обрубленный палец, тычет в небеса. — Подозревают, что кто-то перехватывает корреспонденцию.

Прогуливаясь вдоль ларьков книготорговцев — наружные лотки с товаром убраны от дождя, — я пересказал все, о чем говорилось у Фелипса, упомянул пропавшее кольцо и нарастающую тревогу заговорщиков по поводу переписки с Марией. Пересказывая, я сам для себя сделал еще одно открытие: очевидно, Говард ни словечком не обмолвился при Дугласе о покраже, то есть за стенами Солсбери-корта множатся тайны и тайны внутри тайн. И шуточка Фелипса насчет обрученных, обменивающихся кольцами, обрела внезапный смысл, настолько внезапный, что я споткнулся и замер на месте. Говард, значит, ведет приватную переписку с Марией Стюарт. Уж не решился ли он занять место казненного брата? Ставки высоки, но, если вторжение состоится и победа останется за католиками, супруг Марии Стюарт сделается королем Англии. Не добивается ли он ее руки в этих частных, шифрованных посланиях? Столь честолюбивые устремления как раз в духе Генри Говарда.

— Бруно? — Фаулер тоже остановился и с тревогой поглядел на меня.

Однако я решил пока что придержать эти размышления про себя.

— Говард считает предателем меня, а Дуглас предпочитает подозревать вас, — закончил я как раз в тот момент, когда мы дошли до восточной апсиды храма и оказались за спиной толпы, окружившей небольшую кафедру под открытым небом у Креста Павла.

Под напором ветра слушатели сгрудились и стояли не дрогнув, выгибая шеи, чтобы уловить слова проповедника прежде, чем их отнесет прочь штормовым порывом. Самого проповедника в шляпе-перечнице я едва различал, но, судя по долетавшим до нас обрывкам фраз, ораторствовал он против гаданий, предсказаний судьбы и — о да! — против античного искусства прорицания. Что-то выкликал насчет царя Саула и аэндорской волшебницы, но тут опять слова подхватил и унес ветер. Наверное, проповедь была заказной, и самое место для нее — площадь у собора, где распространяют свой товар подпольные печатники, продают за пенни листки вроде того, что показал нам Дуглас, снуют в толпе, как и те ловкачи, которые прячут под плащом и примерно за ту же цену продают запретные католические реликвии.