– Еще я должен буду побеседовать с вашей домработницей, – заметил невозмутимый Пархотин.

– Уверена, она вам скажет то же самое, – с обворожительной улыбкой произнесла Валентина.

– Давайте подпишу вам пропуск, – вздохнул лейтенант, – вы будете привлечены к делу, пока в качестве свидетеля. Когда, кстати, к нам заглянет ваш муж?

– Он сейчас очень занят, позже, – надменно произнесла Николаева и, забрав пропуск, вышла из кабинета. Еще долго стук ее каблуков отдавался в ушах Пархотина.

«Да-а…» – озабоченно прошептал он, налил из графина воды в стакан и залпом выпил.

На следующий день с утра Пархотин был у капитана Аверинцева.

– Ну что там твои свидетели по делу Акимовой?

– Все в один голос твердят, что никогда ее в глаза не видывали. Но, товарищ капитан, не похоже это на ограбление, – убито сказал Пархотин, – и преступница не такова, еле на ногах стоит. Ей впору лечиться, а не квартиры грабить.

– Отставить! Похожа – не похожа… – пробурчал капитан. – Пархотин, мы тут с тобой не в игры играем. А если есть сомнения в ее психическом здоровье, – добавил он, после некоторого раздумья, – то отправьте ее на экспертизу. Ей, если честно, лучше быть сумасшедшей. Эти Николаевы – очень уважаемые люди, мне вчера полковник звонил, интересовался…

– Будь она триста раз сумасшедшая, но она же, и правда, скорее всего, жила у них. Николаевы врут.

– Не говорите ерунды, и слышать не хочу, – замахал руками капитан, – идите, работайте.

Пархотин подхватил папку и вылетел из кабинета.

Со времени заточения на Ольгу нашло вдруг какое-то тихое спокойствие, покорное приятие любой своей судьбы, чего бы ей ни было уготовано. Собственное будущее почему-то перестало волновать ее. Только хотелось увидеть поскорее родных и Петю. Но Оля уже смирилась с тем, что в ближайшем будущем этого может и не случиться.

«Наверно, так и должно быть, путь у меня такой – а поэтому буду терпеть. Разберутся…»

Две недели, пока думали, что делать с ней дальше, она провела в одиночной камере.

«Может, я и нарушила какой-то закон? – размышляла иногда она, лежа на жесткой тюремной койке. – Ну, конечно, приехала в Москву без разрешения, на автомобиле. Принимала посетителей на дому. Как говорил тот солдатик, это нарушение…»

Лейтенанта Пархотина про себя она простодушно называла просто «солдатиком», не догадываясь о его звании.

Ольга ходила на допросы, послушно рассказывала о том, как попала в квартиру к Николаевым, механически выполняла какие-то действия – ела, пила, спала, оставаясь внутри себя полностью равнодушной ко всему этому. Так же – всего лишь со сдержанным любопытством – восприняла она и перевод в другое место.

– Это все ее вещи? – толстая рослая женщина с зычным голосом, приехавшая забирать Олю, недоверчиво смотрела на маленький заплечный мешок, непонятно из чего сделанный. Внутри какие-то тряпки, и все.

– Больше ничего нет, – пожал плечами лейтенант.

Олю посадили в машину и повезли по московским улицам.

– Куда это мы едем? – без особого интереса спросила она.

– Потом узнаешь…

Вскоре машина въехала через глухие железные ворота во двор и остановилась у высокого серого здания. Все это было в центре города, как догадалась девушка, потому что ехали они недолго. Ее снова повели бесконечными коридорами, каждый раз за ней с лязгом захлопывались тяжелые железные двери.

«Опять тюрьма…» – безразлично подумала она.

Но Оля ошибалась. Она оказалась в легендарном институте имени Сербского, куда ее доставили на психиатрическую экспертизу.

Ее тут же переодели в нечто безразмерное, грязно-серого цвета и поместили в палату, где, кроме нее, находилось еще десять женщин. Обитательницы ее нового жилища смотрели на новенькую с неприязнью и опаской – боялись, что она настоящая сумасшедшая, как потом узнала девушка. Всех новичков тут вначале держали на некотором отдалении – ведь неизвестно, чего от них ждать.

Среди «испытуемых», как тут называли обитателей этого заведения, попадались любопытные персонажи. Иные из них зарезали своих мужей или любовников – это была, кстати, самая многочисленная категория попадавших сюда женщин. Они поступили в институт с подозрением на психическую невменяемость, и врачам теперь предстояло выяснить, здоровы ли они были на момент совершения преступления.

Оля подошла к своей койке, легла и тут же заснула.

Первое время ею никто не интересовался – она потихоньку отвыкала от тюремных распорядков, приходила в себя – просто ходила со всеми в столовую, лежала, спала, читала. Оконные стекла были почти доверху замазаны бледно-серой краской, и кусочек живого неба она видела только на прогулках по маленькому двору, огороженному высокими стенами, с зарешеченным верхом. На прогулку их выводили редко. Каждый раз это было настоящей радостью для всех испытуемых.