— Представь себе — это так. Именно здесь плескались его могучие волны. А образование серы шло тысячи и даже миллионы лет. Началось с того, что постепенно стало отступать море от гор. Появились лагуны — мелкие заливы. В них отлагалась морская соль. Потом ее занесло песком. Дальше — всевозможные химические процессы, о которых ни ты, ни я не знаем, — это знают только ученые-академики, и вот — залежи серы.

— Не только серы, но и нефти в этих краях много, — указал Иргизов. — На нефть тоже геологоразведка начинается. Эх, как бы не история, пошел бы в геологи.

— А ты что, Иргизов, в самом деле решил расстаться с военной службой и стать историком? — удивилась Галия-ханум. — Мне Аман о твоем намерении говорил, а явсе не верила. Охота тебе лезть в старые времена?

— Старые времена только и утешают душу, — важно заметил Каюм-сердар. — В старину много хорошего было. Тахир и Зохре, Рустам-Заль, Рембрант.

Юра удивленно посмотрел на деда, подошел к нему:

— А ты откуда знаешь про Рустама?

— Не только про Рустама знаю. Многое еще знаю. Я с самим Куропаткиным был знаком. Один раз он сидел на этой тахте — в гостях у меня был.

— Вы говорите о генерале Куропаткине? — удивился Иргизов.

— Да, дорогой гость — и это самая прекрасная история.

— Я не сказал бы этого, — не согласился Иргизов. — Мы сбросили этого паразита с пьедестала истории.

— Ай, харам-зада, — тихонько выругался Каюм-сердар и поставил пиалу на ковер. — Зачем Куропаткина ругаешь? Он умный человек — друг мой.

— Не надо обижаться, отец, — сказал Ратх. — Тебе надо постепенно мириться с новым миром… и в первую очередь с нашими взглядами на отжившее прошлое. Мы на твоих глазах меняем старые обычаи — сжигаем паранджу и усаживаем неграмотных женщин за буквари, — разве плохо? Мы изгоняем из черных дехканских кибиток оспу и трахому, — разве это плохо? Старики, вроде тебя, ворчат и кару аллаха призывают на наши головы, а молодежь — внуки ваши, с болезнями борются, ничего не боясь. Отец, раскрой как следует глаза и посмотри: внук твой, Акмурад, в Красную Армию записался — свой кавалерийский туркменский полк создаем, — слышал ли ты о таком раньше? Мог ли о таком мечтать? Второй твой внук, Юра, на учебу собирается — наверняка инженером станет. Разве это плохо? Ты гордиться должен своими внуками, думать должен об их счастливой судьбе, а ты за старое цепляешься.

Подобные встречи и беседы проходили на каюмовском дворе часто. Каюм-сердар, поначалу с ненавистью смотревший на эти «сборища», постепенно привык к ним, и даже стал нуждаться в них. Случалось, когда Ратх выезжал в командировку и во дворе наступало затишье, старик спрашивал у внука:

— Отец скоро приедет?

— Не знаю, не сказал.

— А куда уехал, в какие места?

— Не знаю.

Юра был не очень словоохотливым, но с дедом разговаривал терпеливо, не то что другой его внук — Акмурад. Тот запросто обращался:

— Эй, Каюм-ага, жив-здоров? Чего приуныл? На лошадях не хочешь покататься, ха-ха-ха! А то приходи — посажу на вороного.

— Харам-зада, — цедил сквозь зубы дед, и Акмурад заливался смехом. Ему только и хотелось, чтобы дед смачно выругался: «Харам-зада». Акмурад уверял, что лучше его деда никто так не произносит это ругательство.

Юрке однажды Каюм-сердар сказал:

— Ты смирный мальчик — это хорошо. Акмурад только и кричит.

— Но Акмурад же на командира учится, — возразил Юра. — Ему нельзя быть смирным. Знаешь как красные командиры командуют: «Равняйсь, смирно! Сабли наголо! К бою готовьсь!»

— Это не наука. — Каюм-сердар полез в сундук и извлек из него черную толстую книгу. — Вот где записана человеческая мудрость. Вот где сложность и простота. Если хочешь — почитай, — и подал ее внуку.

— Да ну вас, — обиделся Юра и оттолкнул книгу. — У меня своих учебников, что ли, нет? Читайте сами свой коран.

После этого он перестал заглядывать к деду. К бабке Нартач шел охотно и выполнял все ее поручения: ходил за хлебом, за конфетами, за керосином, сжигал накопившийся мусор, а деда с его кораном стал побаиваться.

Среди лета Юру начали собирать в дорогу — на учебу в Тульский рабфак. Сначала появилась во дворе у Каюмовых Лилия Аркадьевна. Привела полную, с накрашенными губами женщину и познакомила ее с Юрой. Оказалось, эта женщина будет сопровождать до самой Тулы группу туркменских ребят. Еще через несколько дней мать купила Юре чемодан и принялась гладить и укладывать вещи сына. Узнав, что внука отправляют на учебу, заволновался Каюм-сердар, начал угощать его то конфетами, то орехами.

Каюм-сердар пошел провожать Юру на вокзал. Все время молчал, смотрел на него старческими слезливыми глазами, а когда прозвенел второй звонок, старик полез торопливо в карман, достал деньги и сунул в руки Юре.

— Зря не трать, береги. Придет зима — купишь теплую шапку и валенки. В Туле очень холодные зимы.

— Ты-то откуда знаешь? — усомнился внук.

Каюм-сердар только было собрался ответить, и тут прозвенел последний звонок. Тамара Яновна прижала сына к себе, принялась целовать, обливаясь слезами. Обнял его и Ратх. А Каюм-сердар не успел — только хлопнул по плечу:

— Хай, джигит, давай езжай — учись хорошо! Уже на ходу поезда Юра заскочил в тамбур, начал махать рукой, а другой размазывал по лицу слезы.