— Я смотрю на вещи иначе, — говорил он; — я пишу в своих донесениях совершенно противное; но каждый из нас должен писать обо всем так, как он смотрит на дело.

18 месяцев спустя герцог де-Бассано сказал мне в Варшаве: «вы были жестоким пророком», но на мои донесения до тех пор обращали весьма мало внимания или, лучше сказать, на них никто не обращал внимания, т. к. все были ослеплены удачей. Я писал, между прочим, из Ростока, что нашими притеснениями мы до такой степени восстановили против себя Германию, что народ восстанет против нас, не спрашивая согласия своих монархов, и что если мы испытаем в России малейшее поражение, то мы можем быть отрезаны от Франции; немцы наверно восстанут поголовно, чтобы избавиться от владычества французов, и восстание это распространится до пределов Голландии. Я сообщил также любопытные подробности о России, о непреклонном намерении русских все сжечь и опустошить и завлечь нас в пустынную местность, чтобы уморить голодом.

Положение дел обрисовывалось в таком виде уже в 1811 г., и я тогда же посылал об этом донесение за донесением в Париж. Сын герцога Мекленбургского служил в России; отец писал ему, чтобы он подал в отставку, но молодой принц отвечал, что напротив следует как можно более сблизиться с Петербургским двором, что сумасбродства Наполеона и его владычество окончатся вместе с осуществлением его планов против России и что последняя освободит Германию от его ига. Адъютант этого принца, приехавший из Петербурга, сообщил мне еще некоторые сведения, которые должны были послужить предостережением. Я добросовестно передал их кому следовало, но министр и император были не особенно довольны моим пророчеством. Я очень сожалею, что копии с моих писем утрачены в России. Тем не менее я могу утверждать, что такова именно была сущность моих предсказаний, которые высказывались мною быть может более энергично. Я честно служил императору и всегда говорил ему правду, рискуя заслужить его неудовольствие.

Менее всего мы сходились с князем Экмюльским в одном пункте, а именно: относительно намерений берлинского двора. Он совершенно не доверял обещаниям короля и его министров; я ничего не утверждал относительно министров, но ручался за короля, чистосердечный характер которого мне был известен. Я хорошо знал все происходившее в Берлине, но Франция хотела думать, что Пруссия не права.

Наполеон ненавидел короля и всегда мечтал свергнуть его. Как истый корсиканец и итальянец, Наполеон не мог даже представить себе, каким образом Фридрих-Вильгельм мог искренно быть его союзником и другом. Французские генералы хотели воевать с Пруссией, чтобы получить поместья.

— Где же вы хотите, чтобы мы получили земли, как не в Пруссии? — говорили мне некоторые из них.

— Не в пустынях ли России, — говорили другие, — нам дадут майораты? Вы плохой товарищ, если вы не хотите, чтобы мы заняли Пруссию.

Наполеону с трудом удалось сделать эту державу своей союзницей; против этого восставали многие, между прочим маршал Даву, который до последней минуты надеялся, что мы отнесемся к ней как к стране неприятельской. Но, несмотря на это, получив противные приказания императора, он честно вел переговоры с генералом бароном Кнобельсдорфом, коему королем прусским было поручено сделать вместе с маршалом Даву надлежащие распоряжения для прохода армии через Штеттин и Данциг.

Вскоре после моего приезда в Гамбург маршал послал меня инспектировать 111-й полк и присутствовать при его окончательном сформировании. Надобно было сформировать 4-й и 6-й батальоны таким образом, чтобы в них было старых солдат и унтер-офицеров столько же, сколько в других батальонах, в которые надобно было перечислить соответственное число новобранцев.

Это дело требовало большого внимания; несмотря на обстоятельные инструкции, данные нам начальником штаба, некоторые генералы не удостоились за это похвалы; я же был настолько счастлив, что заслужил полное одобрение маршала, и он поставил меня в пример другим. Вскоре он поручил мне командование 2-й бригадою прекрасной дивизии генерала Фриана [Friant], и мне пришлось поселиться в Новом Бранденбурге в Мекленбург-Стрелице.

Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь месяцы (1811 г.) были употреблены на обучение офицеров и солдат. Трудно себе представить, как много от нас требовали. Мы едва успевали поесть. Маневры, учения, экзамены в полковых школах, бесконечные рапорты, — все это следовало одно за другим. Мы были заняты с 5:00 до 18:00. Едва ли когда-нибудь так заботились о войске и старались поддержать в нем столь строгую дисциплину.

За потерянный платок наряжали строжайшее следствие. В случае малейшей жалобы со стороны местных жителей, виновные подвергались самому строгому наказанию. Новобранцев судили сами солдаты. Штаб-офицеры не могли оставить лагерь и отправиться в город, не получив особого дозволения от бригадного генерала.

В моем 33-м полку было 1500 солдат, достаточно хорошо обученных для того, чтобы быть произведенными в унтер-офицеры; из них более 700 человек знали десятичную систему счисления, первые три правила арифметики, основы полевой фортификации, а 300 человек могли бы занять место секретарей в департаменте любого министра. Можно оплакивать потерю всех этих доблестных людей, погибших в России скорее по вине главного штаба, нежели от морозов.

Войска расположились на зимних квартирах лишь 15 декабря, и то не надолго. Обучение солдат продолжалось также деятельно, как прежде, и хотя солдаты имели более отдыха, чем в лагере, но за то бригадным генералам было гораздо более дела. Несмотря на то, что зима была очень суровая и дороги были занесены снегом, я разъезжал все время верхом, осматривая отдельные части в местах их расквартирования.

Войскам было строго-на-строго запрещено требовать хотя бы один рацион более того, что полагалось; за всякую самовольную реквизицию виновного принуждали уплатить ее стоимость, и кроме того он подвергался наказанию, каков бы ни был его чин. Генералу Дальтону был сделан выговор в дневном приказе, и он был посажен на три месяца под арест за то, что потребовал столовые деньги, не утвержденные маршалом. Только благодаря этой строгости Мекленбург мог прокормить такое огромное количество войска, превышавшее его средства».