Все смеялись над его горячностью.

— Напрасно стараешься, — кричали придворные королевы, — у нас тут всем известно, что подканцлерша для короля поехала дальше из Красностава, что она проводила с ним вечера, причем мужа куда-нибудь отзывали.

Стржембош неистовствовал.

— Подлая, возмутительная, наглая ложь! Король ни разу не видался с подканцлершей, не говорил с нею. Муж тащил ее с собою.

Дызме не хотели верить.

— Тут в Варшаве ей готовится хорошая встреча, — говорили придворные, — начиная от королевы, которая не пустит ее на глаза, ни одна пани не примет ее!

— Но невинность ее в конце концов обнаружится, потому что эти нарекания не заслужены и посеяны умышленно, — сказал Стржембош.

Однако он напрасно старался, не было возможности убедить их, все верили сплетням, и некоторые говорили, что королева получила в письмах верные известия. Источник их был ясен для Дызмы; все это исходило от самого подканцл ера, который старался поссорить королеву с мужем.

Наконец Дызма ушел от придворных, раздраженный тем, что не мог их убедить. Жаль ему было подканцлершу. Он охотно предупредил бы ее о грозящих ей неприятностях, но не знал, как за это взяться и подобает ли ему вмешиваться в такие дела.

На другой день он едва мог дождаться аудиенции у королевы. Теперь, по прочтении писем, она снова засыпала его вопросами, на которые он отвечал, как умел. В самих ее вопросах уже обнаруживалась клевета, посылаемае ей. Казнь Павловских, войсковые суды, все было известно королеве. Она получила донесения о походе Богуна, об орде, о посулах Хмеля, который уверил хана, что тот без труда и без потерь наберет добычи в Польше.

Королева была согласна с гетманами, что следовало стоять и ждать под Берестечком, и вообще находила множество ошибок в действиях мужа. К счастью, на этот раз не было речи о подканцлере и его жене.

Вырвавшись от королевы, как из бани, Дызма, не теряя времени, отправился в город, прямо к дому Бертони. Он мог сослаться на поручение короля и не особенно заботился о злобе и раздражении старухи.

Он быстро взбежал на лестницу и отворил дверь, в надежде застать Бианку одну. Но ему не повезло, так как вместо нее он увидел старуху мать с каким-то немолодым мужчиной в иностранном костюме, в парике; только что выбритые усы показывали, что он недавно нарядился по-иностранному.

Бертони приняла его холодно и без гнева, а когда он сказал, что приехал из лагеря, от короля, принялась вместе со своим гостем расспрашивать его о новостях. При том ей случилось назвать своего гостя по имени и титулу: оказалось, что это был стольник князь Масальский.

Он бы не особенно заинтересовал Стржембоша, если б не догадка, что он явился, собственно, для Бианки. Дызма решил пересидеть его и добиться правды.

Пан Масальский сидел довольно долго, но в конце концов должен был уступить, а Бертони хотела выпроводить вместе с ним Дызму, но тот не поддался и вернулся в гостиную.

Итальянка предложила два-три вопроса о короле, но Дызме не терпелось узнать, что значит присутствие Масальского.

— Можешь и сам догадаться, — неохотно отвечала старуха, — что он является не для меня, а для Бианки. Влюбился в нее, и хоть семья не позволяет ему жениться на мещанке, но он, конечно, не станет ее слушать.

Стржембош так и подскочил.

— Славное счастье вы готовите дочери с этим старым грибом! — воскликнул он. — Советую только не устраивать этого без ведома короля, иначе вы навлечете на себя его гнев.

— В наставлениях не нуждаюсь, — гордо ответила итальянка.

— А заставляете Бианку…

— Мне вовсе нет надобности ее заставлять, — возразила итальянка, — она девушка умная, король же не станет мешать ее счастью. Все дело в родне, но я вытребую от Венецианской республики старое шляхетство Бертони и поставлю на своем.

Стржембош слушал это, обезумев от боли и волнения; он еще поджидал, не выйдет ли Бианка и не узнает ли он, как она относится к его сопернику, но старуха заявила ему, что ее дочери нет дома.

— Напрасно теряешь время, миленький, для тебя ее никогда не будет дома, — прибавила она. — Выкинь ее из головы.

— Увидим! — сказал со злобой Дызма, уходя.

Выйдя на улицу, он долго стоял подле дома с растерзанным сердцем, поджидая, не вернется ли девушка; но простоявши напрасно полчаса, взбешенный пошел обратно в замок.

«Стоило спешить!» — сказал он сам себе с горечью.

Первой его заботой было расспросить о Масальском, но он тщетно обращался к нескольким товарищам и придворным: никто не мог ничего сообщить ему о стольнике князе Масальском.

Наконец, старый служитель короля, оставшийся в замке смотреть за обезьянами, карликами и попугаями, постучав себе пальцем в лоб, сказал:

— Знаю! Знаю! Он давно известен… Слабоумен… Сумасбродом его назвать нельзя, потому что ничего особенного не делает, бешеных припадков у него тоже не бывает, но… не в полном уме. Родня смотрит за ним, потому что он уже хотел однажды жениться на хлопке, потом на жидовке. Знаю его, как не знать!