— А теперь подвела, — рассмеялся Яскульский.

— Пересолили, — заключил Ксенсский.

Все засмеялись, хотя тут и не было ничего особенно остроумного; но зная Ксенсского и его шутливость, начинали смеяться обыкновенно в кредит, лишь только он открывал уста.

— Я за Любомирского не боюсь! — крикнул кто-то из шляхты, сидевший за столом. — За него королева, а стало быть, и Радзивиллы, и духовенство; а наш король, дай ему Боже благополучного правления, не злопамятен.

Беседа продолжалась и от двора перешла на войско. Стали перечислять, сколько дают различные паны.

— Двое братьев Пясецких, хотя и не очень богаты, ставят на свой счет полк, — сказал кто-то.

— Что удивительно, что Радзеевский дает рейтаров, которых снарядит насчет цейхгауза Казановских!

— Фредро — сто конных шляхтичей!

— Денгоф несколько сот.

— Князь Доминик несколько хоругвей, — перечисляли по порядку гости.

— Для князя Доминика этого мало, если Пясецкий дает полк, — перебил Ксенсский, — тем более что и качество войск разное; сотня пана Фредро больше стоит, чем тысяча пана Замойского.

— Замойский еще поставит! — вступился кто-то за князя Доминика.

Вообще все беспечно смотрели на будущее. Известия о том, что казаки опустошили несколько незащищенных городов, не приводили в уныние, потому что везде, где имелись не только стены, но и простые валы и частоколы, гарнизоны защищались успешно.

Переполох, воцарившийся после пилавецкого поражения, давно миновал, хотя виновникам до сих пор не могли простить позора.

В лагере можно было наслушаться и серьезных бесед, и крайне легкомысленных анекдотов, которые рассказывались ради смеха.

Тут же раздавались песенки, которые можно было исполнять только в мужской компании. Иные торговались о конях и менялись ими, что тотчас же вызывало всех из палатки: коней осматривали, ощупывали, проезжали; спорили, торговались.

Конь в это время, в походе, был для шляхтича дороже всего, доброму коню всадник часто бывал обязан спасением жизни, имея плохого, можно было поплатиться головой; каждый старался приобрести наилучшего, хотя бы за большие деньги.

Были и такие, которые умышленно барышничали конями, делая вид, что продают их по нужде и с неохотой. Впрочем, эти проделки были скоро замечены и прекращены.

Евреи и татары пригоняли целые табуны, так как кони всегда требовались в войске. Взявший коней из дома, нередко терял в дороге лучшего и старался заменить его.

Перед палатками было на что посмотреть; и челядь, и паны гарцевали на конях, гонялись, состязались, а так как свободного места было маловато, то требовалось большое искусство.

Нескоро удалось Ксенсскому, сделав знак Стржембошу, выбраться из-за стола и из палатки, и тронуться далее, старательно избегая таких же гостеприимных шатров, из которых доносились песни, музыка и смех.

— Всегда у нас весело начинается, — сказал Ксенсский, — хотя часто очень грустно кончается. Дай Бог, чтобы мы в таком же настроении вернулись на зимние квартиры! Не сомневаюсь в успехе, но всегда боюсь, видя такую чрезмерную самоуверенность.

Впервые видевший такую массу войска, Стржембош возвращался в гостиницу измученный и оглушенный. Он видел, что тут жизнь совсем особенная, к которой он не привык. Чувствовал, что ему придется выдержать серьезное испытание, как выразился Надольский.

— Имей в виду, — сказал ему Ксенсский, — что без драки здесь не обойдется. Хоть бы ты не хотел, тебя вызовут на поединок по пустейшему поводу, чтобы испытать, хорошо ли владеешь саблей.

— Этого я не боюсь, — усмехнулся Дызма, — сдается мне, что не ударю в грязь лицом…

По-видимому, все собирались ехать в Люблин с королем или за королем, хотя дело должно было решиться не здесь, и сборным пунктом для посполитого рушенья был назначен Константинов.

Но говорили, что набожный Ян Казимир надеется получить в виде благословения в поход часть Древа Святого Креста, значительный обломок которого хранился, как было известно, у отцов доминиканцев; говорили также о благословении, которое папский нунций должен привезти ему из Рима.

Все это притягивало сюда и тех, которым следовало здесь находиться, и таких, которых влекло простое любопытство, и таких, наконец, которые собирались ловить рыбу в мутной воде или мутить воду. К этим последним мог бы причислить себя известный в свое время крикун и буян, не уступавший никому из тех, которые при Батории начали на сеймах войну с королем для доказательства шляхетской силы, — пан подчаший сандомирский, Матвей Демицкий.