Они стояли у окна и любовались летней ночью. На фоне светлого неба четко вырисовывались контуры моста Вестербрун. Внезапно у него возникло желание, как это ни смешно, спеть для нее.

Он не сделал этого.

— За тебя! — сказал он.

— За тебя!

Портвейн был сладкий и ароматный.

— Может, это и к лучшему, — сказала она. — С тех пор как ты попал в правительство, у тебя больше ни на что не остается времени. Но ты сам должен принять решение об отставке. Думаю, многие по достоинству оценят твое мужество.

Об этом он тоже думал. Отставка может принести ему голоса в партии. Многие сочтут это важным и правильным, если он сдержит слово.

— Уж и не знаю, — сказал он.

Они выпили еще по рюмке портвейна.

Ночь была теплой.

Свен Турен и Леонард Бергстрем сидели и смотрели друг на друга. Они заканчивали пить кофе, когда зазвонил телефон.

— Турен слушает. Привет... Нет, еще по крайней мере полчаса. Да, они называют это мясом в укропном соусе... Нет, нечто жилистое и противное. На вкус напоминает вареное полено... Ты еще не будешь спать, когда я приду?.. Очень мило с твоей стороны. Пока. — Он повесил трубку. — Бедняжка! Быть замужем за таким человеком, как я.

Бергстрем понимающе кивнул. Он знал, что значит быть замужем за полицейским, вернее, знала жена, которая охотно ему об этом говорила.

Из Дома полиции тоже были видны четкие контуры Вестербруна. Турен в виде исключения не задернул шторы. Теперь они могли наблюдать за тем, что происходит внизу. Входили и выходили полицейские, привозили подозреваемых, некоторых под конвоем, некоторых без.

— Значит, ты убежден, что героинная волна — дело рук Эриксона? — спросил Бергстрем, рассматривая фотографию Стига.

— Почти. Во всяком случае, он замешан. Одни и те же картины в галерее, дома у Хальстрема и у того наркомана, знакомого Люка. Были и еще картины согласно новым свидетельским показаниям. Заставляли подписывать долговые обязательства, после чего по почте присылался наркотик.

— Четко и аккуратно. Кошмар. Не понимаю только, пак это отдел наркотиков держал его в поле зрения три года и ни разу не сумел ни на чем поймать...

— Именно потому, что он действует открыто. Как и сейчас. Очевидно, между ним и этими долговыми расписками не существует никакой связи. А он не может запретить людям покупать у него картины... Далее, не его шша, что люди, купившие картины, оказались подлецами н торговцами наркотиками... — Турен вдруг рассмеялся. — Ты бы посмотрел па Улле Люка в роли детектива-одиночки в галерее... Когда я приехал за ним, ни дик у него был такой, словно он только что вылез из могилы.

Бергстрема в отличие от Турена совсем не интересо-г.;:ло, что делал Люк и как он выглядел. Ему хотелось четко и быстро завершить расследование.

— Итак, по всей видимости, Эриксон сотрудничал с Х;;льстремом. Хальстрем добывал имена с помощью Си-гтмы'84, а затем наркотик распространялся приблизительно так же, как издательство «Хорошие книги» распространяет свою продукцию. И Хальстрему платили за

I 1 Зарубежный детектиь 209 услуги картинами, которые «продавались» яо свинским .ценам нужным клиентам.

— Угу. Вполне логично.

— Ну, гсак кто же убил Хальстрема? И за что?

— Да-а... — протянул Турен, не зная, что ответить.— Да-а, это вопрос второй. Возьмем и спросим завтра самого Эриксона. А теперь пора по домам. Нам тоже нужно иногда впать.

Они встали. Бергстрем загладил уже почти несуществующие складки на брюках. Турен опять засмеялся.

— Нет, ты бы только па него посмотрел! Князь тьмы, прямо из склепа. Надеюсь, оп отправился домой и лег впать, а не бродит сейчас но городу, как какой-нибудь частный сыщик... Да, кстати, ты не видел моих очков? Дьявол, куда я их мог засунуть?

Бергстрем улыбнулся и отрицательно покачал головой.

Улле Люк не пошел домой.

Для начала он отправился в «Заклад»,, где выпил несколько кружек пива. Потом зашел в «Кружку», и наконец с помощью карточки прессы ему удалось проникнуть в ресторан «Булагет», открытый до трех ночи.

Он уже был сильно навеселе, когда швейцар преградил ему путь. Люк, ожидавший такого приема, выставил как щит свое журналистское удостоверение.

— Ладно, проходи.

Карточка прессы действовала как «сезам, откройся!» в большинстве питейных заведений Стокгольма, владельцы которых не могли себе позволить плохих отзывов в прессе, поэтому предпочитали мириться с плохо державшимися на ногах журналистами. На следующий день Люка будет мучиггь совесть за трюк с карточкой. В принципе ему ужасно не нравились газетчики, имевшие обыкновение привлекать к себе внимание в ресторанах.

Самочувствие у него было отвратительное, когда он вошел в темное и прокуренное помещение. В дальнем конце, где подавали пиво, толпился народ. Люк протолкался вперед.

— Потише на поворотах, — сказала дама, которой он наступил на ногу и въехал локтем в бок.

— Простите, но я умираю от жажды, —. ответил Люк,

— А все остальные, по-твоему, нетlb

— Наверняка, да. Но моя жажда беспредельна. — И Люк серьезно посмотрел на женщину.

Ответ ей понравился, в чем она неохотно себе призналась.