Подняв на меня глаза, он осторожно припудрил салат тертым пармезаном, пока я не сделала знак, что этого количества будет достаточно.

— Теперь вам нравится? — тревожно спросил он, когда я положила в рот первую ложку салата.

Я почувствовала, как торжествующая улыбка матери раздвинула мне губы. Я наклонила голову, как это делала она.

— Превосходно, — сказала я. — Вы превзошли самого себя.

Взмахнула рукой, отпуская его, и отправила в рот следующую ложку «Цезаря». Официант покатил тележку от нашего стола, каждый мускул его спины, казалось, ощущал облегчение.

«Пожилой дамой быть чрезвычайно удобно, — говаривала мать. — Я могу попасть на любое бродвейское шоу, даже если написано, что все билеты проданы. Когда мне говорят, что билетов нет, я просто стою на месте. В кассе всегда есть парочка билетов, и в конце концов они их мне отдают, лишь бы только я ушла. Что им еще остается?» Я знала, что мама гордилась этим своим талантом так же, как гордилась способностью поставить на место официанта. Чего я не знала, так это того, что незаметно для себя усвоила все ее трюки.

Нарезанный кольцами лук оказался холодным; я отправила его назад. В мясе по-татарски оказалось слишком много вустерского соуса, и я хотела отказаться от него.

— Не надо, прошу тебя, — взмолилась Клаудия. — Все это начинает напоминать второй акт «Укрощения строптивой», и каждый раз мне от него бывало неловко.

— Но ты не можешь позволить им так с собой обращаться, — сказала я. — Если не станешь настаивать на хорошем обслуживании в ресторанах, то винить будешь только себя.

Клаудия ничего не сказала. Но когда я решила, что сливочная помадка на моем пломбирном десерте недостаточно горячая, то по выражению ее лица поняла: ей хочется избавить бедного официанта от унижения. Хотя бы ради того, чтобы не мучиться самой.

Как только мы вышли из дверей, я стянула с головы парик и освободила волосы от нейлоновой сетки. Запустила пальцы в кудри, тряхнула головой.

— Все, будьте свободны, — сказала я.

Клаудия взглянула на меня.

— Скажи, — спросила она, — ты верила во все то, что говорила?

— Нет, — я обрадовалась, что ко мне вернулся собственный голос. — Это все мама. Она устраивала сцены в каждом ресторане и делала меня несчастной. Я готова была съесть все что угодно, лишь бы не отсылать еду обратно.

— Твой отец чувствовал то же самое, — сказала Клаудия. — Однажды он рассказал мне, как ему было неудобно из-за ее поведения.

— У многих людей такие же ощущения, — сказала я. — На прошлой неделе я ходила на ленч с Фрэнком Прайалом, винным критиком из нашей газеты. Он попробовал вино, поколебался немного и отказался от него с явной неохотой. Вино явно было откупорено, но, когда сомелье пошел за другой бутылкой, Фрэнк сказал мне, что, если и следующая окажется такой же, он ее примет. И потом сказал разумную фразу: «Зачем приглашать с собой людей? Разве только для того, чтобы они потом об этом пожалели?»

— Если бы ты помнила об этом во время обеда, — жалобно протянула Клаудия. — Я чуть сквозь землю не провалилась.

Она глянула на меня, и ее плечи затряслись. Я видела, как от смеха искажается ее лицо. Скоро на темной улице раздались взрывы хохота. Я смеялась вместе с ней, хотя и не знала почему.

— Все было здорово, — выговорила Клаудия, остановившись, чтобы передохнуть. Держась за живот, она сказала: — Сегодня мы отомстили за всех пожилых дам Нью-Йорка.

И снова расхохоталась. Закончив смеяться, схватила меня за руки и заглянула в лицо.

— Если честно, то это приключение я не пропустила бы ни за что на свете.

— Я рада, что вы так к этому относитесь, — ответила я, — потому что завтра мы выберем более трудную цель.

— Мы?

— Да, — ответила я. — Завтра мы пойдем на ленч во «Времена года»!

На следующее утро я проснулась с ощущением предвкушения. Спросонья попыталась вспомнить планы на день. Ах да, я собиралась одеться, как мать. Мне это страшно нравилось. Надо будет потом подумать, почему мне так нравится эта маска. Но сначала надо научиться управляться с маминым макияжем. Я не хотела, чтобы Ники, проснувшись, увидел вместо своей матери какую-то чужую женщину. Возможно, он даже напугается. Но если я буду действовать быстро, то смогу наложить макияж и успею его снять, прежде чем он встанет с постели. Я пошла в ванную, прилепила к зеркалу диаграмму, которую дала мне Дениза, расставила баночки и кисти и принялась за работу.

Накладывать макияж было неудобно. Оказывается, загрунтовать лицо и брови не так легко, как я предполагала. Чем больше я начинала походить на мать, тем неуклюжее становились движения. Я проработала почти час, когда поняла, что пора будить Ники. Потянулась за тампонами и средством для снятия грима, и мое сердце остановилось: дверь ванной отворилась, на пороге стоял мой сын и смотрел на меня.

Я встретилась с ним глазами, и Ники пришлепал в ванную в синей пижаме «Супермена». На спине болтался красный капюшон. С минуту он рассматривал человека, в которого превратилась его мать, а потом сказал: