— Тыквенный суп! — восклицаю я, вспоминая ярко-оранжевый суп-пюре с горкой тертой тыквы, черными грибами, крошечными кусочками бекона и жареными тыквенными семечками.

— Скат на пару! — кричит он, и я отчетливо вижу бульон цвета клевера, язык хранит память о плотной мякоти рыбы и мягких клецках из омара в бульоне, сваренном из омаров с добавлением водного кресса.

— Салат из перепелки! — восклицаю я и вспоминаю ленч, когда мне подали восхитительный салат.

На листьях овощной валерианницы лежали два крошечных жареных перепелиных яйца вместе с бархатными полосками гусиной печени, шелковистыми кусочками жареной перепелиной грудки и грубоватой стружкой сыра пармезан.

— Не забудь про вино! — напоминает мне приятель.

Он говорит о советах сомелье и перечне сказочных дорогих вин. Мы остановились на «Шассань-Монраше» девяносто первого года, а за ним последовал восхитительный «Шато ле Бон Пастер» восемьдесят девятого.

— Десерты, — произносит приятель почти благоговейно.

Вместе мы перечисляем все сладкие блюда вчерашнего вечера, словно дети, вспоминающие лакомства Хеллоуина. Мне понравился фруктовый суп, похожий на фантазии абстракциониста на тему заката — зеленое солнце мороженого с вербеной садилось на грушу, плавающую в темно-красном вине. Приятелю пришелся по вкусу гратин из шоколада — тонкий диск теплого шоколада на хрупкой сахарной вафле. И ему и мне полюбилось крем-брюле с размятой земляникой. Мы были очарованы финалом — блюдом с птифурами, украшенными фантастическими птицами и цветами из сахара.

— Так что же? — спрашивает меня приятель. — Четыре звезды?

— Ужин был великолепен, — признаю я и решительно откидываю одеяло, — но мне все же придется еще туда пойти и посмотреть, может ли «Даниель» удерживать этот уровень.

После пяти посещений становится ясно: ресторан может это делать. Случались и моменты разочарования: пересоленный суп, пятнадцатиминутное ожидание ужина, потерянное бронирование лета. И все же ресторан вдохновляет: просыпаясь утром, хочется вспомнить все до мелочей.

Благодарю за прекрасный отзыв о ресторане «Даниель», написал Даниель Бул, после того как в газете появилась моя статья. «Нам особенно приятно то, что ваша статья написана в столь необычном стиле».

Другие люди писали примерно в том же ключе. Одна женщина сказала, что это — самая странная рецензия, какую она когда-либо читала. А кто-то поинтересовался, не похищали ли меня инопланетяне. А третий заявил, что здесь я не похожа на саму себя.

Перечитав собственную статью, я поняла, в чем дело: этот отзыв написала не Рут. Это сделала Бренда.

Все в редакции знали историю Эйба.

Моя приятельница Джанет Мэслин, главный кинокритик, рассказала мне ее примерно в то время, когда один знаменитый репортер решил уйти из газеты. Несколько недель он мучился, не зная, как сообщить об этом боссу. Даже ночью ему снились кошмары. Наконец он набрал полную грудь воздуха и прошел в кабинет Эйба Розенталя.

К его удивлению, главный редактор был с ним очень любезен. Эйб казался расстроенным. Эйб пожелал ему всего доброго. Эйб даже сказал, что будет по нему скучать. Почувствовав облегчение, репортер пружинистой походкой направился к двери. Но как только взялся за ручку, Эйб сказал ему вслед:

— Вы помните Джима, того, что ушел из газеты в прошлом году?

— Разумеется, — ответил репортер. — Помшо.

— Вы не знаете, куда он ушел?

— Нет, — ответил репортер. — Не знаю.

— Ну, разумеется! — лучезарно улыбнулся Эйб.

Дверь за репортером закрылась, и редактор нехорошо улыбнулся.

Как мне рассказывали, Эйб отличался безжалостностью. Эйб любил власть. Эйб был нехорошим человеком. Своих подчиненных он расставлял, словно фигуры на шахматной доске, ничуть не считаясь с желаниями людей. Сотрудники уверяли меня чуть ли не в первый день, будто мне очень, очень повезло, что я не застала Эйба Розенталя.

Тем не менее я не могла не чувствовать, что протесты их не слишком искрении. В их рассказах чувствовалась ревность. Они ненавидели его, но в то же время гордились им. Они гордились газетой, которую он создал вместе с Артуром Панчем Сульцбергером.