Иисус, крича, как будто его бросили в котел с кипящим маслом, ворвался в сечу, распихивая сыновей, их осталось всего двое, сам набросился на скифа. Тот умело рубился, его щит погнулся от ударов, пошел трещинами, а под мечом Иисуса отлетел сперва край, потом в руке скифа осталась половинка. Он стряхнул небрежным движением, рот был в злом оскале, брови грозно сведены в одну линию. Синие глаза сверкали обрекающе, и, когда еще один упал под копыта коней, Иисус с оставшимся, это был Перец, насели на врага с двух сторон.

Внезапно они услышали крик. Из-за камней, не выдержав страшного зрелища, выскочила Генда. Лицо белее мела, волосы растрепались, струились по спине. С отчаянным криком она метнулась к схватке:

– Не могу больше! Прекратите!..

Скиф оглянулся, Перец подкрался и занес над его головой меч. Скиф, чуткий как зверь, успел пригнуться и ударил топором, не глядя. Лезвие зацепило Переца по животу, Иисус закричал в отчаянии, видя, как из распоротого живота сына вываливаются окровавленные внутренности. Не помня себя он бросился на врага, бил мечом, что-то кричал, в нем проснулась та ярость, что заставляет кошку бросаться на огромного человека, он стремился добраться до врага и вонзить острое лезвие в его лицо…

Над схваткой звенел пронзительный крик:

– Шатун! Не убивай! Только не убивай отца!

Шатун пятился, отражал удары. Не оглядываясь, прохрипел:

– Но что я могу? Он не отстанет от нас!

– Не убивай!..

– Тогда он убьет нас, – крикнул он.

Она заплакала, закричала как раненая птица:

– Я могла бы еще найти другого мужа, но где найду другого отца?

Иисус подобрался вплотную, скиф вдруг отбросил топор и перехватил его руку. Некоторое время они боролись, потом вдруг лицо скифа неожиданно побледнело. В глазах появилась боль. Иисус пытался вывернуться, некоторое время они боролись молча, кони под ними пугливо переступали, и вдруг острая боль пронзила грудь Иисуса. Он опустил глаза и увидел рукоять его собственного меча, а лезвие погружалось в низ его живота.

– Свободен, – шепнул он облегченно. – Дети мои, я догоню вас…

Он упал бы с коня, но скиф удержал, сам соскочил и взял его на руки. Иисус чувствовал, как жизнь утекает вместе с горячим потоком крови. Его уложили на краю дороги. Он видел склонившиеся над ним лица дочери и скифа. Дочь рыдала, царапала лицо, а скиф хранил угрюмое молчание. Он весь был забрызган кровью, алые струйки сбегали с рук, но боль не давала Иисусу крикнуть, что это кровь его сыновей, она не даст им жить и радоваться…

– Отец, – вскричала Генда, она упала ему на грудь. – Я люблю тебя!.. Я тебя всегда любила больше, чем маму! Я не смогу без тебя, я пойду за тобой!

Он чувствовал, как холод смерти сковал его ноги, подобрался к груди, и немеющими губами прошептал:

– Раз уж так получилось… Ты живи. Пусть у тебя будут дети.

Он обратил взгляд на скифа. Тот стоял молчаливый и угрюмый, как придорожный столб. Иисус прошептал неожиданно для себя:

– Пусть она будет твоей женой… И пусть у меня будут внуки… Да не прервется род…

Голова его откинулась. Последней его мыслью было, что дети считаются лишь по матери. Дети все равно будут иудеями… Сильными, отважными, его внуками. Он умер с улыбкой, потому что все равно скиф побежден, только еще не знает.

Генда безутешно рыдала. Солнце опустилось за край, небо на западе оставалось зловеще красным, а по земле пролегли кровавые сумерки. Шатун шелохнулся, провел ладонью по лицу Иисуса, закрывая глаза, сказал тяжело:

– Не знаю… Ты поедешь со мной… или теперь вернешься к своей родне?

Она прошептала мертвым голосом:

– Твой меч лишил меня всей родни. Теперь только ты.

Он подсадил ее на коня ее отца, на его свист подбежал его конь. Она печально оглядывалась, а он у ближайших сторожевых костров бросил несколько слов, трое воинов взяли лопаты и пошли в сторону схватки.

Шатун был угрюм и молчалив. Лицо было бледное, он смотрел на нее с глубоким состраданием и печалью. Когда подъехали к дому, который занимал он с матерью, он помог сойти Генде с седла. Она воскликнула:

– Ты все еще в крови!.. Но это свежая кровь!

– Да нет. – Он покачал головой. – Успокойся.

– Ты ранен, – прошептала она.

– Нет-нет, – уверил он. Голос его был печальный и нежный. – Жизнь моя, ты со мной. Ничто меня не ранит, пока ты рядом…

Дверь открылась навстречу, мать стояла на пороге.

– Сын?.. Что стряслось?

– Мама, – сказал он все тем же негромким голосом, – это моя невеста, о которой я столько говорил. У нас был трудный вечер. Ничего не говори и не спрашивай. Все утром, утром… А сейчас постели нам, мы смертельно устали. Смертельно… И нам нужно побыть вдвоем.