Она расчесывалась долго и старательно, и он видел, как от такого пустяка улучшалось ее настроение. Волосы уже блестели, когда она с облегченным вздохом тряхнула головой. Целый водопад волос, разбрасывая капли воды, обрушился на ее плечи, растекся по спине. Затем ее взгляд смягчился, стал мечтательным. Она подтянула колени к груди, обхватила руками и положила на них голову.

Несколько капель с ее волос упали на его обнаженную по локоть руку. Тайком, сам не понимая, что делает, он коснулся прозрачных капель губами. Сердце сладко заныло. Он жадно слизнул, чувствуя, как от языка по всему телу пошло нежное покалывание, сменившееся сладкой, непривычной для воина истомой.

Он не помнил, сколько так они сидели. Затем она повернула голову, глаза ее потемнели. Ему показалось даже, что по нежному лицу пробежала гримаса отвращения.

– Откуда у мужчин гребень? – спросила она едко. Нарочито медленно окинула взглядом его выбритую голову с единственным клоком волос. – Или расчесываете эти мышиные хвостики?

Ей показалось, что кровь бросилась ему в лицо. Но его кожу настолько прокалило солнце, что она не была уверена, было ли так на самом деле. А ответил он с неподражаемой грубостью русов:

– Мы? При чем здесь мы? У наших коней неплохие гривы. А какие хвосты!

– Скотина! – вскрикнула она снова и отшвырнула гребень.

Он бросил с жестокой насмешкой:

– Ты бы видела, какие гребни у наших женщин!

Короткое перемирие кончилось, пора было возвращаться в стан.

Пришел вечер, в небе зажглись звезды. Ингвар с угрюмым видом сидел возле костра. Красные блики играли на суровом лице, превращая в такое же создание ночи, как лешие, упыри или чугайстыри. Обнаженный меч держал на коленях. Красно-оранжевые блики прыгали по лезвию, и меч, казалось, жил своей жизнью.

– Пора, Ингвар, – сказал негромко Боян.

– Рано, – отозвался Ингвар, не поворачивая головы.

Луна неслышно вплыла в черную и тяжелую, как гора, тучу. Ингвару показалось, что там ей и конец, никогда не выберется, задохнется или защемит ее, а туча и завтра утром будет победно чернеть на том же самом месте, но, к его досаде, хитрая луна проковыряла дырку, выползла, обламывая ногти, как пьяный Павка из чужой спальни, глупо и бесстыдно засияла на торжественно черном звездном небе.

Глупые звезды блистали так, что глазам стало больно. Луна проплыла над верхушками деревьев, зацепилась среди веток, повисла без сил. Боян снова подошел, потоптался сзади. Голос был умоляющим:

– Пора?

– Рано, – ответил Ингвар непреклонно.

Ждет заполночи, поняла Ольха. Тогда сон смежает веки и самым стойким. А подняться по сброшенной веревке долго ли… Выбрать только миг, когда страж ушел на другой конец да чтоб луна скрылась за облачком. А ударить лучше на рассвете, когда сон особенно сладок. Бери их голыми руками!

На душе стало горько. Славянская лень, славянская беспечность, славянское «авось»… А русы ничего не оставляют на волю случая, на авось, на прихоть богов. Сколько раз уже слышала от них в дороге: на бога надейся, а к берегу греби, бог-то бог, но и сам не будь плох…

Небо готовилось сереть, в воздухе ощущалась предутренняя свежесть, когда Ингвар рывком поднялся. Взгляд был твердым, как адамант, а голос острее меча:

– Боян, останешься. Не своди глаз с… этой. Головой отвечаешь!

– Ингвар! – возопил Боян обиженно.

– Больше доверить некому, – отрезал Ингвар. Метнул на нее ненавидящий взор. – Помни, она дорого стоит!

Он ушел в ночь, словно сам порождение ночи, а Боян, покосившись на Ольху, возразил ворчливо:

– Заметил наконец?

Ольха не поняла, что он хотел сказать, спросила после паузы:

– Жесток ваш воевода?

– Крут, – ответил Боян, в голосе не было осуждения. Скорее наоборот, чувствовалось одобрение, а то и восхищение. – И плачем не выпросишь отдыха!

– Так чего же гнетесь перед ним? Выбрали бы кого помягче.

– А зачем? – Улыбка Бояна была снисходительной. – От лени добра не жди. Да еще на войне. С нашим воеводой можно до Царьграда дойти и раненым не быть. Себе он вовсе отдыха не дает!

Он прислушался, конский топот давно утих. Ольха с недоверием наблюдала, как Боян отвязал ее от дерева, кивнул приглашающе в сторону костра. Ноги ее застыли, она заставила себя идти, не пошатываясь, села к огню поближе.

Лицо ее опалило жаром, не сразу поняла, что стучит зубами вовсе не потому, что утренняя сырь проникла в кости. Неясное предчувствие беды зарождалось изнутри, как хищный зверь подкрадывалось к сердцу.