— Геннадий, — подходя к нему, шепотом окликнул Севидов, — я загляну к начальнику штаба. Останешься здесь. Да не греми железками, пускай комиссар поспит.

— А вы, товарищ генерал?

— Ладно, ладно.

Генерал вышел. Досадуя на скрипучую дверь, осторожно прикрыл ее. После блиндажного чада ночная прохлада бодрила. По-прежнему было тихо. Даже слышалось разнобойное кваканье лягушек. Оно было так азартно, что походило на пулеметную трескотню. Легкий ветерок невидимо слизывал прохладу с чуть волнистой поверхности Маныча.

Снова скрипнула дверь блиндажа. Все же Кореновский проснулся.

— Ты куда это от меня удираешь? — недовольно пробасил он.

— Поспал бы ты, Евдоким. Измотался ведь.

— Рано ты меня в старики записываешь.

— Какой ты старик!

— К Батюнину?

— Да. Пойдем потолкуем. Время не ждет, а положение…

— Хуже губернаторского. Но драться будем до конца.

— Драться обязательно будем до конца, — сдерживая раздражение, согласился Севидов и добавил с твердостью в голосе: — Пока не прикончим фашистов.

— Ты хочешь вывести дивизию из-под удара?

— Не из-под удара, а спасти от полного уничтожения.

— Не понимаю я тебя, Андрей. Мы с тобой обязаны помочь командирам, бойцам преодолеть боязнь окружения. Мы обязаны добиться, чтобы, ведя бой с противником, они не оглядывались назад, не смотрели бы на фланги, а били врага. Ты же сам…

— Ну продолжай, продолжай, подводи к выводу.

— А вывод один. Он ясно изложен в приказе Сталина. Пункт второй, «А»: «безусловно снимать с постов командиров и комиссаров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отвод войск с занимаемых позиций без приказа командования армии, и направлять их в Военный совет фронта для предания военному суду».

— Наизусть выучил?

— И тебе советую.

Комиссар что-то недопонимал Севидова. Сейчас, когда в душе комдива кровоточащая рана, когда известие о гибели жены и внука должно было вызвать в нем ярость, желание ринуться в бой, отомстить фашистам, он думает, как избежать боя, сберечь дивизию, сохранить людей.

В густой темноте, почти на ощупь, они добрались до землянки подполковника Батюнина. Тот стоял у входа, курил.

— Махришь? — тихо спросил Севидов.

— Махрю, Андрей Антонович, — так же тихо ответил Батюнин, пряча в ладони махорочную цигарку.

Илья Кузьмич Батюнин не признавал иного курева, кроме махорки. Севидов помнил, что его еще в кавалерийской школе прозвали Махрой. Это прозвище спустя много лет пришло за Ильей в Академию имени Фрунзе, где они вместе учились. Батюнин внешне был мешковатый и неповоротливый. Его выдержка, спокойствие, даже флегматичность, не раз удивляли Севидова. Но именно эти качества и ценил в своем начальнике штаба Севидов. В какие только переплеты не попадали они, отступая от границы! Иные не в силах были сдерживать себя — горячились, терялись и делали глупости. Подполковник Батюнин в любой обстановке не терял самообладания. Севидов знал: если где-то острое положение — туда надо послать начальника штаба.

— Что будем делать, Илья? Связи со штармом нет?

— Нет. Боюсь я, Андрей Антонович, за Ратникова. Стиснут его в Красном Яру.

— Опасаюсь, как бы дивизию Хофер не отрезал.

— Тут, брат, и армию, могут прихлопнуть. Чувствую, Хофер потому и не спешит, что ждет, когда Клейст сомкнет клещи.

— Да, Илья, на деле получается не так, как мы представляли войну по лекциям в академии. Вроде и учили нас неплохо, а нет пока у нас главного для войны — опыта.

— Это верно, — согласился Батюнин. — Но ничего, помаленьку учимся. Помню, отец мой говаривал: «Где ты видел, чтоб наука лезла в голову без дрюка».

— Мудро, — согласился Кореновский. — Только дрюк больно тяжелый. Башку бы не расшиб.

— И все же, что делать будем? — повторил вопрос Севидов.

— Проявлять инициативу, — ответил Батюнин. — Раз связи с вышестоящими штабами нет, будем проявлять инициативу. Как учили…

Они вошли в блиндаж и склонились над картой. Фитиль, зажатый в снарядную гильзу, тускло освещал извилистые ленты дорог и рек, жирные синие стрелы, красные зубчатые штрихи нашей обороны. Стрелы были только синие и все нацелены на юг. На карте — синие стрелы, на земле — немецкие танки; на карте — красные зубчатые штрихи, на земле — наши окопы и в них люди.

— Не удержаться на Маныче, — угрюмо проговорил Батюнин. — Посмотрите, как широко на флангах обходит Клейст.

— Ты, Илья Кузьмич, штабист, — глядя в карту, заговорил Кореновский, — и тебе, конечно, виднее большие масштабы. Возможно, у меня стратегический, да и тактический кругозор уже. Возможно, я хуже тебя знаю, что там делается на широких флангах, но я знаю, что делается здесь, на Маныче, на рубежах, которые обороняет наша дивизия. И мы обязаны оборонять эти рубежи, как требует того приказ Родины. Пусть даже все поляжем на берегу этого канала.