— Вижу, бегство от папарацци пошло тебе на пользу, — довольно отметил он, когда я вошла в столовую. — Хороша, как никогда.

Оказалось, у дверей уже стоял подсадной «бентли», готовый отправиться в Хайгейт с садовником и его внучкой на заднем сиденье. Однако даже в преддверии обманного маневра сэр Генри весь завтрак хлопотал надо мной, как наседка.

— Ты уверена, что справишься без сопровождения? — спросил он, засыпая себе в чай чуть ли не полсахарницы.

Я тряхнула головой:

— Спасибо, не надо. Боюсь, в компании всемирно известного актера я привлеку куда больше внимания.

Наконец для меня стало сущим облегчением забраться в «рэнджровер» с Барнсом у руля.

— Береги себя, Кэт, — напутствовал сэр Генри перед тем, как закрыть дверь. В его глазах мелькала тревога.

Как долетели, я и не заметила. Сэр Генри устроил меня первым классом, где можно было сидеть, вытянув ноги, хотя ни поспать, ни подумать не удалось. В час дня самолет приземлился в аэропорту Логана, где я сразу же взяла такси и отправилась в Гарвард. У поворота на Сторроу-драйв показалась река Чарльз — синяя лента под безоблачным небом. Вскоре на том берегу замаячили разноцветные купола, что венчают студенческие апартаменты из красного кирпича с белыми фронтонами. Каждый из корпусов назывался собственным именем, под стать новоанглийским особнякам: «Лоуэлл», «Левретт», «Элиот»… Мы мчались мимо, пока дорога, перекинувшись через реку, не привела нас назад к Гарвард-сквер, похожей на раскаленный противень на июньском солнцепеке. Я сразу сняла номер в гостинице, забросила чемодан и с одной черной сумкой побежала через Массачусетс-авеню к Гарвард-ярду.

Там было хорошо. Кирпичные здания, море травы вместо асфальта, ухоженная тенистая рощица создавали прохладу. Я свернула за угол, и передо мной, как встарь, выросла библиотека: вдруг и сразу, не давая опомниться и давя своей монументальностью, подобно горе. Взгляд ее не окидывал — только выхватывал отдельные блоки: пологий лестничный пролет, кусок колонны, кирпичную стену. Ее построили во увековечение памяти одного юного выпускника, страстного букиниста, который в 1912 году отбыл в Европу и на обратном пути угодил на «Титаник». Библиотека памяти Уайденера, квадратное громоздкое здание, нависала над всей восточной частью Гарварда, как та скорбящая матрона, на чьи средства она была построена.

Я взбежала по ступенькам, протиснулась сквозь высокие, в два этажа, двери и очутилась в просторном мраморном фойе. Заскочив в регистрационную, я выписала желтую карточку временного пользователя, которую почти тотчас и предъявила — скучающему контролеру-студенту за следующей дверью, — и по ярко освещенной винтовой лестнице спустилась в книгохранилище.

Я постояла на пороге, определяясь с направлением поисков. В своей дарственной миссис Уайденер поставила жесткое условие: ни на кирпич не менять внешний облик библиотеки. Однако внутреннее переустройство — дело другое, на него она скрепя сердце согласилась, и потому к двадцать первому веку библиотека претерпела более чем дорогостоящую модернизацию. И все же я надеялась отыскать нужный отдел. Подсвеченная копия карты в углу подсказывала, что общий план хранилища остался без изменений.

По красной полосе на полу я прошла еще четыре пролета вниз, к самому глубокому из «уайденерских» подземелий. Пробираясь полутемными проходами меж стеллажей с забытыми знаниями, я очутилась у входа в длинный извилистый коридор, вдоль стен которого тянулись громадные трубы. В дальнем конце, за массивной железной дверью, находился тамбур с оранжевой ковровой дорожкой, ведущей к небольшому лифту, который спустил меня еще этажом ниже. И вот я переступила порог циклопического квадратного зала, наполненного ярким светом, где, как в заброшенном звездолете, что-то тихо гудело и фыркало.

Я сверилась с картой у лифта, еще раз осмотрела карточку Роз. Теи 390.160 — искомый номер. Секция «Теи» — театральной истории — ютилась в восточном углу комнаты. Я потрусила туда, замедляя бег, как только увидела буквы «Теи». Вот и полки подкатегории 390. Перегнувшись пополам, я стала отсчитывать корешки книг: 190,180,165,160, и… ничего — дыра, прямоугольник черного пространства. Я еще раз посмотрела на карточку, проверила номер стеллажа. Все верно, место то самое. Только на месте четырех томов зияет пустота.

Черт! Мне и в голову не приходило, что книг здесь не будет. Я побежала к компьютеру — вон он недобро мигнул мне из-за лифта. Через онлайн-каталог можно было отозвать книги у того, кто их взял, но на получение уйдет от недели до десяти дней — если повезет. А случись читателю уйти в академический отпуск, то и весь месяц. У меня и недели-то нет, не то что месяца. Чертыхаясь в уме, я набрала название в окошке поисковика.

Ответ вгонял в тоску.

«Не выданы», — упорствовал экран.

Я в расстройстве отправилась из подвала в абонемент, где студентка за стойкой предложила мне провести осмотр стеллажей.

— Осмотр стеллажей? — переспросила я, не веря ушам. — Вы хотите послать какого-то бедолагу перелопатить одиннадцать миллионов книг ради четырех?

— Всего три с половиной миллиона, — пожала плечами она. — Хотя своей вы скорее всего среди них не найдете.

Я задумалась. Что бы Роз ни открыла, читая «Елизаветинский театр», она наверняка сделала в книге пометку на этот счет — как обычно, выделила что-нибудь карандашом. Эта ее привычка превратилась в подобие тика, автоматического, как дыхание. Однажды я видела, как она, увлекшись погружением в историю иных культур, рисовала у себя на лбу. По слухам, ее даже выставили из Британской библиотеки за пометки в рукописи тысячелетней давности. Правда, бритты (в лице библиотекарей-педантов) оказались людьми великодушными и простили ее рассеянность, поскольку скоро пригласили снова. Время от времени Роз писала на полях, причем раз или два я видела у нее целые карандашные трактаты… Вот почему мне нужен был экземпляр, который она считала своим. Местный, «уайденеровский».