– Смотрел, - хмыкнул Аристей.
– Воины добрые, наша кровь еще чуется, но мы их и без ахейцев сдюжили бы.

– Что так?

– Оружие, - ответил Аристей коротко. Объяснил с презрением: - Они все тут, кроме нас, ахейцы и троянцы - меднолатные! Даже их вождь Гектор в медных доспехах, а копья у него деревянные, с медными наконечниками, к тому ж из плохой меди. У всех медь! О железе не ведают, на булат вовсе смотрят как на дело рук богов... Вон ты весь в булате, так неужто они пробьют медяшками? Неуязвимый, как есть неуязвимый! Видно, у них тут в песках меди много, а железа - зась, это только в наших лесных болотах вдоволь!

Снизу от моря несся всадник. В черных доспехах, на горячем вороном коне.

– Меня другое тревожит, - сказал Аристей хмуро.
– Нас тут стравили, а на южном фланге Хеттского государства оголили спину! Опаленный Стан остался без защиты...

– Разве кто нападает?
– спросил Ахилл беспечно.

– Сейчас никто, но долго ли до беды, когда войска ушли? В пустыне собрались дикие орды кочевников, ждут. Хлынут в тот же час, когда поистребим друг друга, когда Троя падет! Сумеют ли наши братья явусы дать отпор? Вряд ли... И мы потеряем этот важнейший перекресток международных путей. Падет еще один народ нашего корня, останемся супротив дикости только мы, славяне.

– Выстоим, - ответил Ахилл беспечно.

Всадник прямо на коне промчался на холм, лихо спрыгнул. Это был рослый синеглазый юноша, высоколобый, с тонкими чертами лица. Аристей взглянул ему в глаза, отвел взгляд, тут же взглянул снова. Глаза Петрока были особенные: трагически расширенные, пытливо всматривающиеся в каждого, вопрошающие, в них застыл немой вопрос, заданный с болью и тревогой... За этими глазами весь Петрок, как другой за своими могучими руками, третий за крепкими доспехами, четвертый - за родительской спиной. Петрок весь в глазах, и Аристей невольно отводил взгляд, ибо на тот вопрос, который задавал Петрок, ответить он не мог, не знал как.

– Нравится?
– спросил Ахилл.

– Спасибо тебе, княже, - выдохнул Петрок благодарно.
– Спасибо, что берешь в походы! Разные народы видел, с воинами говорил, с лекарями, волхвами, мудрецами ихними... Уверился теперь, прости за дерзость, что правильность нужно искать не в других странах, ибо одно и то же везде, а в самом человеке! Не для того мы ведем свой род от солнечного бога, чтобы жить подобно худобе или по-зверячьи рвать один другому глотки.

– А как же надо?
– спросил Ахилл хмуро.

– Уже смутно постигаю... В моменты прозрения слышу голоса богов, как жить так, чтобы вернуть людям солнечную природу! Но это непривычно, не все примут. И капища нужно строить не на Лысых горах, что поближе к небу, а вот тут, в груди... Бог должен быть здесь! Новый бог, единый...

Ахилл предостерегающе кашлянул. Петрок поперхнулся, умолк. К ним степенно подходил, ударяя в такт шагам тяжелым резным посохом, старший ведун похода.

– Князь, тебя кличут! Вечером совет у царя царей Агамемнона.

Ахилл оглянулся на заходившее солнце. На дальнем холме голубел высокий шатер. Вниз спешили гонцы, другие вестники со всех ног карабкались к шатру царя царей.

– Оставайся за меня, - сказал он Аристею.
– Я через лагерь ахейцев, посмотрю заодно, что у нас за союзники.

Петрок, размышлял он напряженно, направляясь к ахейскому лагерю. Петрок... Единственный, кто умел заглядывать дальше, постигать мир, видеть по-новому, с неожиданной стороны. Если нащупал что-то, то это грандиозный переворот. Тогда имя Ахилла, осуществившего переворот, войдет в легенды, как имя князя Таргитая, который решился культ богини воды Даны сменить новым культом Апии, матери сырой земли... Тогда надо было народ кочевников обратить в народ землепашцев, для того и легенду создали об упавшем с неба золотом плуге, но все же великое потрясение пришло, староверы не смирились, землю пахать не стали, ушли из родных земель со стадами, заселили многие ланы-страны, добрались даже до Оловянных островов, поставили там каменные капища по старому образцу.

Тяжелая была реформа, кровавая, но народ стал лучше, богаче, могучее, а звериный нрав кочевника сменился спокойным мужеством земледельца... Земля кормила в сотни раз больше людей, чем пастбища для скота, это поняли потом, не сразу. Не подобное ли и Петрок предлагает, осязая неведомое своим острым, как нож, умом? Или что-то еще более высокое, понятное только ему?

Он вздрогнул, когда в грудь уперлись копья. Стражи огромного роста охраняли шатер Агамемнона, но и они позеленели от страха, увидев, как яростно изменилось лицо гиперборея.

Ахилл взмахнул кистью, раздался треск, обломки копий полетели в воздух. Он шагнул мимо отскочивших стражей, откинул полог. Усмехнулся: шел через лагерь ахейцев, но за думами не заметил...

Агамемнон восседал на троне: угрюмый, надменный, ушедший в иссиня-черную бороду, остальные цари и вожди сидели, кто где нашел место. Проще всех держался и беднее всех был одет Одиссей - властелин маленькой Итаки, у которого хватило ума взять в жены не Елену, хотя он победил на состязаниях Менелая, а ее двоюродную сестру Пенелопу, которая красотой не уступала, умом превосходила, а уж верности могла поучить сестру, что ранее была женой Тезею, полюбовницей Титию, наложницей Стинисса, женой Менелаю, теперь жена Парису, а вскоре опять пойдет за Менелаем в его Спарту...