– Я едва могу говорить, - признался я.
– Это чудо... У нас мир почти таков же, но все же я из другой страны. Вы можете произвести анализ моего языка, одежды, я готов спеть песни, которые у вас не слыхивали... Не мог же я сам их сочинить? Прочту наизусть много стихов. Даже рад, что в школе заставляли учить наизусть. Вспомню музыку, я не могу быть еще и гениальным композитором. Расскажу о различных философских учениях...

– Эти пустяки оставим на потом, - отмахнулся волхв небрежно.
– Нас интересует совсем другое. Неужели ты настолько наивен?

Я потерял счет времени, сколько провел в камере пыток. Связанного, меня повесили за руки на крюк, вливали в рот ядовитые настои трав. Язык развязывался, в полубреду я отвечал на вопросы, рассказывал, объяснял, снова отвечал... Возле меня неотложно дежурили три волхва. Звукозаписывающая аппаратура фиксировала каждое слово, а волхвы всматривались в мое лицо, в глаза, анализировали движение мышц, подергивание кожи. Я был опутан датчиками, на экране ЭВМ бешено дергались ломанные линии, но волхвы, судя по всему, в них разбирались.

Мое словоблудие оказалось недостаточным. К тому же сочли, как выяснилось потом, что поставлен гипноблок, и мой ранг лазутчика сразу повысился. Жрецы-техники ушли, взамен явился, как я решил, настоящий палач. Привязав к столбу, меня снова накачивали ядами. Теперь химическими. Дикая боль выворачивала внутренности, разбухшее сердце стояло в горле... Но дозы были подобраны так, что сознание я почти не терял. Что я кричал, что говорил - не помню. Знаю зато твердо: хотел бы что-то утаить, не вырвали бы. Сам открыл в себе упрямство интеллигента, которое не сломить примитивной физической болью.

Без пыток прошел только один день. Я решил, что пришел конец пыткам, но только теперь попал к настоящему мастеру заплечных дел. Меня отволокли в другую комнату, где я увидел дыбу, "испанские сапоги", горн с раскаленными железными прутьями...

Когда я висел на дыбе, явился неожиданно верховный волхв. Младшие суетливо посадили его в кресло. Волхв движением бровей услал их прочь, оставив палача, тупое животное, которое вряд ли вообще могло говорить.

– Что скажешь теперь?
– спросил волхв мирно.

Я боролся с темнотой, которая гасила сознание. Мой голос упал до шепота:

– Оказывается, ты редкостный дурак... Не знать таких вещей!

– Чего я не знаю?
– заинтересованно оживился он.

– Самого главного... Или у вас этого нет? Это вон его, палача, пытками можно заставить признаться даже в том, чего он не понимает... Твои пыточные приемы рассчитаны на животных, а я человек... Или тебе еще не встречались люди? Или тут все ломаются перед болью? Или у вас, животных, ничего нет дороже, кроме тела? Дурак ты, а еще волхв! Не понимаешь... Не по разуму... Нет, разум тут ни при чем... Тебе не понять... ты сам всего лишь животное... пусть разумное, но животное...

Последние слова я едва шептал. Чернота сомкнулась над моей головой.

Когда мне удалось разомкнуть воспаленные веки, я обнаружил себя в чистой белой комнате. Я лежал в просторной мягкой постели, на мне было легкое одеяло из пуха. В воздухе сильно пахло травами. Я чувствовал себя слабым, но боли не было. Справа на придвинутом столе играла в солнечных лучах хрустальная ваза, доверху наполненная отборным виноградом. На столе громоздились сочные груши, яблоки, персики.

Рядом со мной, не шевелясь, лежала девушка. Молоденькая, миловидная, хорошо сложенная. Видя, что я обнаружил ее, приподнялась с готовностью:

– Что изволишь, господин мой?

– Оденься, - велел я шепотом, потому что гортань почти не повиновалась.
– Ты кто?

– Твоя рабыня, господин.

– Как зовут?

– Илона, господин.

– Илона, меня зовут Юраем. Господином не зови, я не господин тебе. Если это в моей власти, отпускаю тебя на волю. Если нет, будь рядом, но рабыней себя не чувствуй. В моей стране рабов нет.

Она растерянно раскрыла рот:

– Неужели ты из такой бедной страны, госпо... прости, Юрай?

– Моя страна в сто миллиардов раз... Хотя, это не измерить... Мы богаче, теперь я понимаю, насколько богаче. Тебя зачем прислали?

– Я должна помочь тебе обрести силу, - ответила она не очень уверенно.

– Я ее не терял, - прошептал я, чувствуя страшную слабость и головокружение.
– Я не терял. Зачем я понадобился?

Она наконец выбралась из постели, пошуршала одеждой. Когда я, преодолев головокружение, открыл глаза, Илона, уже одетая стояла возле моего ложа. В ее протянутых ладонях были гроздья винограда: