На другой день утром ехал на службу и все же трясся. В троллейбусе привычно загнал хиляка в угол, место толстухи занял сразу же, но чем ближе к месту работы, тем больше холодело сердце: вчера прогул! Заметят или не заметят?

На входе газетный лист все так же порхал над урной, в отделе царила привычная суета, а на календаре Маркина – одиннадцатое апреля. Ура!

Он по-хозяйски осмотрелся. Что бы ни натворил здесь, завтра все забудется. Сотрется в полночь. Утром он снова будет в понедельнике – счастливо, сказочно знакомом до мелочей.

Со странным чувством ждал, глядя на часы. Через две минуты Колхозников поднимется, проскользнет, как угорь, к столу Златы, нависнет над ней, стараясь заглянуть в глубокий вырез кофточки, раскроет рот для дурацкого предложения…

Алексеев дождался ее слов: «…еще не продавали», подошел к ним и спросил как можно небрежнее:

– Билет на Калинина? Партер подойдет?

Злата чуть растянула губы в улыбке, а Колхозников тут же с готовностью захохотал. Алексеев вытащил билеты, бросил один на стол перед девушкой, отвесил церемониальный поклон и ушел к своему рабочему месту.

Через минуту прибежала Злата.

– Это не шутка?

– Билет подлинный, – ответил он как можно небрежнее.

– Но их же вчера не продавали! Начнут только сегодня, и то со второй половины дня…

Он решился посмотреть ей в глаза, сказал осипшим голосом:

– Злата, у каждого свой секрет… Пойдешь?

– Спрашиваешь, – ответила она, лицо ее сияло. – Саша, милый, да я тебя просто расцелую!

– После концерта, – ответил он и весь остаток дня радовался, что впервые нашелся, не мямлил.

Он примчался на следующее утро сияющий, радостный. Маркин покосился удивленно, но Алексеев был уже возле Златы, сказал шепотом, чтобы не слышали другие:

– Доброе утро, солнышко!

Злата удивленно вскинула брови, несколько мгновений смотрела в упор. Глаза ее удивленно расширились.

– Злата! – воскликнул он растерянно.

В отделе начали оборачиваться.

– Я слушаю, Александр Михайлович, – откликнулась она с нотками удивления. – Чего вы хотите?

– Злата… Я же… мы ведь…

Он растерянно хлопал губами, но глаза сами отыскали календарь со свеженьким листком за одиннадцатое апреля.

– Извини, – сказал он севшим голосом. – Жара собачья… Мысли путаются.

За столами послышались смешки, Колхозников вполголоса бросил: «Перегрелся…» Алексеев с гудящей головой вернулся за свой стол. Для нее вчерашний день – это воскресенье, когда он копал Тержовскому огород. Как давно это было! Через полчаса к ней подойдет Колхозников, заглянет в разрез блузки и начнет дурацкую басню про день рождения…

Он опустил голову на руки. В ушах зашумело, глаза застлало горячей кровью, и там гасли золотые искорки – память о вчерашнем… Опять брать билеты на Калинина, опять все сначала?

Робко прилила нежность: впереди прогулка по ночному парку, первый поцелуй, уговоры зайти на чай, колебания, зарубежная эстрада по телевизору… А что, если все же повторить? Уже знает ее реакцию, можно в некоторые моменты вести себя иначе…

Он встал и, не обращая внимания на любопытные взгляды коллег, собрал портфель и направился к выходу.

Так прошла еще неделя. Странная неделя. Семь концертов Калинина, «который проездом», семь прогулок по ночному городу, которые все сокращаются, три первые брачные ночи…

Нелепая, противоестественная жизнь. Сладкая, могущественная, но в чем-то и уродливая. Еще не понял, в чем же, но догадывался, ощущал, чувство не из приятных, словно сделал что-то подловатое и скрыл, но ведь себя обязательно уважать надо, от неуважения к себе гадкие болезни заводятся в организме! Как говорят в народе, все болезни, кроме одной, от нервов.

«Остановись, мгновенье…» Вот и остановил. Целый день остановил. Заржавленная игла времени постоянно срывается на запиленной пластинке жизни на одну и ту же строчку, и день повторяется, повторяется, повторяется…

Исполнилась мечта идиота, жить в мире без неожиданностей, в мире абсолютно стабильном, устойчивом! За эти недели изучил всех вдоль и поперек, стал чуть ли не богом. Правда, богу скучновато: тот же номер газеты, та же программа по телевизору…

Ладно, это терпимо. Телевизор можно не включать, а газету нетрудно выбросить в мусорный ящик, не раскрывая. Но Злата, Злата!