Я протаскиваю Тейлор весь оставшийся путь и распахиваю дверь в спальню. Вот он, как я и видела, — только его грудь поднимается и опускается. Он всего лишь спит.

— Слава богу. — Я поворачиваюсь к Тейлор, выталкивающей меня в коридор. — Извини… я подумала… — Но когда я оборачиваюсь, то замечаю на полу пустой пузырек от таблеток. Я отталкиваю Тейлор и делаю шаг в комнату. На прикроватной тумбочке еще три пузырька — все пустые.

— Тейлор, — говорю я, высвобождаясь, — звони в девять-один-один. — Я подбегаю к кровати. — Мистер Стивене, проснитесь! — трясу его я. — Вы меня слышите?

Ничего.

Тейлор стоит не двигаясь. Я бросаюсь мимо нее к телефону на другой тумбочке и набираю 911. Пока я объясняю все «скорой помощи», в комнату входит Гейб и одной рукой обнимает Тейлор. Кажется, она едва замечает это, стоя как вкопанная и глядя на отца круглыми глазами.

Пять минут спустя приезжает «скорая», и, когда отца погружают в машину, Тейлор поворачивается ко мне. Она молчит, но в ее глазах застыл вопрос. Вопрос, на который я не могу ответить. Я лишь пожимаю плечами. Тейлор забирается в машину, к отцу. Когда «скорая» отъезжает, мигая сиреной, я даю волю чувствам и захлебываюсь рыданиями. Гейб прижимает меня к себе и ведет в машину.

— Фрэнни, ты сделала доброе дело. — Он не спрашивает, откуда я знала про это. Он вообще ничего не спрашивает. Просто крепко обнимает меня.

— Это моя вина, — выдавливаю я сквозь слезы.

Гейб приподнимает мое лицо за подбородок и смотрит мне в глаза. Его губы касаются моего лба, перемещаются на висок, скользят по щеке и нежно опускаются на мои губы.

— Ты должна прекратить винить себя во всех бедах, — тихо шепчет он.

Я отталкиваю его.

— Ведь я собиралась поговорить с папой. Чтобы церковь помогла.

Но я так сильно погрузилась в свои личные проблемы, что совсем об этом забыла. Меня одолевают угрызения совести, я позволяю им поглотить себя. Я просто ничтожество. И это самое меньшее, чего я заслуживаю.

Мы подъезжаем к моему дому, и Гейб осторожно осматривается, напоминая мне Люка несколько вечеров назад. Пока Гейб ведет меня по дорожке, я надеваю солнечные очки, чтобы мама не видела моих заплаканных глаз.

— Ты в порядке? — спрашивает Гейб нежным, сочувственным голосом, от которого мне снова хочется плакать.

Я проглатываю комок, вставший в горле.

— Ага.

— Хорошо. Запри за собой дверь. — Он крепко обнимает меня, по-прежнему мельтеша взглядом.

— Почему всем нужно, чтобы я запиралась? В чем дело?

Отстранившись, он отводит взгляд и смотрит на кусты, растущие рядом с крыльцом.

— Ничего, правда. В наши дни лучше перестраховаться лишний раз.

— Ты совсем не умеешь врать, — говорю я, отталкивая его.

Он снова притягивает меня и целует, прижимая к крепкому телу. Я провожу руками по его груди, опускаю их на талию.

— Пойдем со мной, — говорю я, внезапно не желая оставаться в одиночестве.

Он тяжело вздыхает и криво улыбается.

— Я бы очень этого хотел, но мне нужно поговорить с Люцифером. Пообещай, что запрешь дверь и никуда не будешь выходить.

— Ладно, — разочарованно и утомленно говорю я, гадая, хватит ли у меня сил подняться по лестнице. — Ты вернешься?

— Когда смогу. — Он отстраняется и смотрит на меня в упор. — Уверена, что в порядке?

— Скоро буду.

— Отдохни немного. — Гейб наклоняется и целует меня, затем приоткрывает дверь и подталкивает меня зайти внутрь. — Я вернусь, — говорит он с улыбкой, но по-прежнему водя взглядом по сторонам.

Я закрываю дверь и окликаю родных в чрезвычайно тихом доме. Ответа нет. Ух ты. Поскольку никого нет дома, я выполняю просьбу Гейба и запираюсь на замок.

На дрожащих ногах я дохожу лишь до третьей ступеньки. Поворачиваюсь и сажусь, поджимая колени к груди. Как я могла забыть поговорить с отцом? Это единственное, что я была способна сделать, чтобы помочь Тейлор. И все испортила. На меня накатывает отчаяние, и я ложусь на бок, вытягиваясь вдоль жесткой деревянной ступеньки и размышляя, какая же я отвратительная.

Но я все же успела.

Впервые я смогла что-то изменить после видения. Эта мысль слегка успокаивает.

После, казалось бы, целой вечности я затаскиваю себя наверх лестницы. Добравшись до комнаты, включаю стерео и плюхаюсь на кровать, глядя в потолок. Когда я закрываю глаза, то вижу Люка. И это не просто образ: я могу ощутить его темную ауру, уловить запах корицы. Я злюсь на себя, чувствуя подступившие слезы. Я не заплачу — не из-за него.

Встав, я плетусь к окну и поднимаю жалюзи. Гейб давно уехал, но я могу поклясться, что вижу, как за деревьями сверкает на солнце лобовое стекло «шелби-кобры» 1968 года.