Шрифт:
– Вы очень скоро идете…
– Виноват, – ответил Егор Иваныч…
– Какая сегодня прекрасная погода, – сказала Леночка.
«Нашла же она что сказать!» – подумал Молотов. Но надобно отдать честь и ему. Он поддержал разговор:
– Да, хорошая стоит погода, – и тотчас сделал еще такие слова: – давно уж стоит такая… дождей совсем мало… отличное наступило время.
Молчание. «Нет, – думал Молотов, – я обязан говорить».
– Вы любите природу? – спросил он, а сам про себя подумал: «Однако это с какой стати? Ведь это очень глупо!»
– Люблю.
– Я третьего дня просидел до рассвету, – продолжал Молотов и опять подумал: «Ну, это еще хуже». У него так и шло два разговора – один с Леночкой, другой про себя, как это всегда бывает у застенчивых людей.
– Такой был прекрасный вечер, – прибавил он. «Нет, стоило б меня хорошенько!» – рассуждал он.
Но вот Леночка совершенно оправилась, взглянула открыто и сказала:
– Я сама люблю вечером гулять… Я всегда почти гуляю. Особенно смерть люблю воду… У нас всегда речка перед глазами, и я привыкла к ней… Я люблю удить, только червяков гадко брать в руки… впрочем, теперь ничего… привыкла… Вы знаете иву? вон там, – показала рукой Леночка.
– Знаю, – ответил Молотов и вздохнул свободно, потому что надеялся, что Леночка не скоро остановится.
– Там очень хорошо клюет… Там я в третьем году вот какого язя поймала. (Она показала руками.) У нас дяденька гостил. Он очень хороших аглицких крючков привез.
– А мамаша не боится, что вы утонете? – «Очень прилично сказано», – одобрил себя Егор Иваныч.
– Ах, нет; мамаша мне все позволяет. А вы любите удить?
– Никогда не удил, хочу попробовать. Скажите, в чем тут удовольствие?
– Ах, как же, очень весело!
«Дело очень прилично идет, – думал Молотов. – Впрочем, какая она странная, как будто ни в чем не бывало, а я-то?..»
– Очень весело! – повторила Леночка…
Она стала, как бабочка, порхать с предмета на предмет. О письме ни полслова. Оно-то сильно и беспокоило Молотова. «Неужели не намекнет? Что же я тогда стану делать? Однако нельзя сказать, чтобы она была неспособна к решительному шагу… Но что же это за девушка?»
Леночка болтала, прыгала, как козочка; а право, она была премиленькая козочка – гибкая, стройная, черноглазая. Стали они спускаться с берега реки. У мельницы над водой росла береза; под березой была скамейка…
– Сядемте здесь, – предложила Леночка.
Сели. Молотов подумал: «Сейчас намекнет». Он вздохнул.
– О чем вы, Егор Иваныч, вздохнули?
– Так…
– Так никогда не бывает: вы вспомнили кого-нибудь?
– Нет, мне некого вспоминать…
– У вас есть родственники?
– Ни души, Елена Ильинишна…
– Никого?
– Решительно никого. У меня и знакомых очень мало. Я мало кого знаю…
– А друг у вас есть?..
– Есть.
– Хороший?
– Прекрасный человек.
– Как весело иметь друга, – сказала Леночка и задумалась.
«Сейчас о письме намекнет, – подумал Молотов. – Что ж? я скажу ей деликатно…» Дальше мысль не шла. Что он хотел сказать ей деликатно?.. «Все-таки это обидит ее», – докончил он прерванную мысль. Но напрасно он испугался. Слова: «Как весело иметь друга» – были сказаны без задней мысли, так, по ходу речи… Странно было смотреть на молодых людей. Леночка не менее Молотова боялась разговора о письме. Она лишь только увидела Егора Иваныча, ей страшно стало за свой легкомысленный поступок, который она, кажется, сделала так, спроста, по-птичьи… Любила ли она Молотова? Она не первый раз его видела; он говорит иногда так хорошо, хотя когда он говорит-то хорошо, тогда она его и понимает меньше; он такой добрый; он ей нравится, но предположить в ней серьезное чувство едва ли возможно. Письмо ее было одною из тех эксцентрических выходок, на которые способны иногда наши деревенские барышни и обитательницы Песков, Коломны, Петербургской стороны и других поэтических мест. Они не сробеют, напишут, хотя не думаем, что они по нравственности ниже тех, которые сробеют и не напишут. После они иногда и каются, но уже дело сделано. Так и Леночка теперь сама поняла, что следовало бы надрать ей хорошенькое ее ушко. Когда она увидела Молотова, ей страшно стало и прежде всего пришло в голову: «Боже мой, что я наделала? Что, если он возьмет да и прочитает всем мое письмо? Пропала я!.. Лиза Варакова, Таня Песоцкая, Саша Нечаева… все, все ему знакомы!.. ай, маменька узнает!» Она чуть не плакала и в ту первую минуту едва не сказала: «Егор Иваныч, не говорите мамаше… я больше не буду». Но увидев, что Молотов едва ли не больше ее струсил, она сказала себе: «Он не страшный, он такой добрый» и рада была, что Молотов не говорит ничего о письме. Теперь она была спокойна…
Егор Иваныч наклонился и сорвал цветок.
– Дайте мне цветок, – сказала Леночка.
– Извольте.
– Это мне на память.
– Разве нельзя помнить без цветка?
Молотов сорвал другой цветок. Леночка опять:
– Дайте мне цветок.
– И этот на память?
– Дайте же, – сказала Леночка строго, вырвала неожиданно цветок и ударила им по руке Молотова.
Все это сделалось как-то уж очень наивно. Оба засмеялись. Оба были довольны, что о письме и намека нет. Леночка наклонилась и стала водить зонтиком по земле. С плеча ее скатилась мантилья, ветер шелестил кисейным рукавом; обнажилось белое плечо, на котором, как муха, сидело родимое пятнышко; ротик ее полуоткрыт; вся она замерла и затихла, как птица на ветке. Молотов и не заметил, как залюбовался ею. В это время Леночка взглянула на него. Он покраснел.
– Что это, Егор Иваныч, вы все молчите?
Молотов вынул часы, посмотрел на них и объявил, что ему пора домой. На желание Леночки посидеть он сказал, что у него есть дело.
– Жаль, – отвечала Леночка. – Посмотрите, какой хороший вечер. Ну, пойдемте.
Они поднялись на берег. Молотов проводил ее несколько. Расставшись, она еще раз крикнула:
– Прощайте!
– Прощайте! – ответил Молотов…
Никакого дела у Егора Иваныча не было. Он просто струсил, когда Леночка заметила его взгляд. «Глупо, глупо, – твердил он, – надо бы узнать!.. Чего я струсил?.. Разве первый раз взглянул я на нее?» Он вспомнил, что и прежде встречались их взгляды. «Но тогда другое дело, – прибавил он, – не те были отношения».