Сидевший рядом с Поповым копиист Алексей Матвеев приготовился записывать показания. Сначала Попов задал Каину вопросы, призванные установить основные факты его биографии (имя, возраст, происхождение, место рождения, настоящее состояние). После этого канцелярист перешел к доношению Каина, которое имел перед глазами. Доноситель подтвердил все его пункты.

Копиист Матвеев принялся за составление чистового «роспроса» Каина. В первую очередь он переписал автобиографические показания арестованного от третьего лица, затем основные пункты доношения, перенес весь список «товарищей» Каина, нисколько не изменяя его последовательность, и добавил некоторые дополнительные сведения о криминальной деятельности преступника, которые тот дал на допросе.

Для того чтобы «роспрос» возымел юридическую силу, обвиняемый должен был в нем «утвердиться» в присутствии судей. Сергей Попов, взяв в руки чистовик протокола допроса, повел Каина на второй этаж, в судейскую палату.

Как уже говорилось, туда вели две лестницы: одна каменная, на столбах, пристроенная с южной стороны здания [108] , которой, видимо, пользовались судьи; по второй, внутренней, секретари по нескольку раз в день поднимались в судейскую для докладов и возвращались на рабочее место.

Канцелярист открыл сдвоенные дубовые двери и явил Каина «пред присутствующими». Согласно Генеральному регламенту 1720 года, судьи Сыскного приказа — князь Яков Никитич Кропоткин, Андрей Писарев и Афанасий Сытин — сидели посреди комнаты за большим дубовым столом, покрытым алым сукном с шелковой бахромой [109] . Секретарь громко зачитал вслух «роспрос»:

«Иваном ево зовут Осипов сын Каин. От роду ему двадцать три года. Отец ево, Осип Павлов, тако ж и он, Иван, Ростовского уезду вотчины Гостиной сотни купца Петра Дмитриева сына Филатьева села Ивашева крестьяне. И жительство он, Иван, со оным отцом своим имел в том селе Ивашеве. И тому ныне лет с десять он, Иван, из того села взят в Москву в дом оного помещика ево Филатьева, и в том доме он, Иван, жил года с четыре. И тому ныне шестой год он, Иван, из дому оного помещика своего бежал и жил в Москве по разным местам. И с того времени, живучи в Москве, он, Иван, спознался с мошенниками, незнаемо какова чину, Иваном Жегалом, Алексеем Маданом, Тимофеем Чичовым…»

Во время чтения Ванька Каин так же, как и секретарь, стоял — сидеть перед судьями в присутствии могли только лица, имевшие чин полковника и выше. Пока Попов озвучивал длинный список московских воров, Ванька Каин мог осмотреться в судейской палате, стены которой были обиты красным сукном. Значительную часть массивного стола занимало новенькое резное зерцало (в декабре 1741 года мастеровой Андрей Назарьев вырезал его, а живописец Иван Андреянов разрисовал и позолотил [110] ) — увенчанная орлом трехгранная призма, эмблема законности, специально введенная Петром I для размещения во всех присутственных местах Российской империи. На зерцале был наклеен печатный экземпляр грозного петровского указа от 17 апреля 1722 года: «Понеже ничто так ко управлению государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде на свете так нет, как у нас было, а отчасти и еще есть… Того ради сим указом, яко печатью, все уставы и регламенты запечатываются, дабы никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать против регламентов… Буде же кто сей наш указ преступит, под какою оговоркою ни есть… тот, яко нарушитель прав государственных и противник власти, казнен будет смертью без всякой пощады» [111] .

Здесь же, на крытом сукном столе, освещенном горевшими в подсвечнике благовонными свечами (в декабре 1741 года был закуплен фунт таких свечей), стояли чернильницы и дорогие лебяжьи перья [112] , которыми члены присутствия подписывали приказы и определения. Судя по различному цвету чернил, используемых судьями для проставления подписей, чернильница была для каждого своя, то есть в Сыскном приказе исполняли предписание Генерального регламента: «Стол, при котором коллежные члены сидят, добрым сукном покрыт, и пред всяким членом чернильнице со всею принадлежностью» [113] . Стол украшали настольные часы, медный колокольчик [114] , календарь на 1741 год и печать Сыскного приказа [115] . Для того чтобы секретарь мог записывать судейские распоряжения и определения, справа располагался специальный секретарский стол [116] .

Над судейским столом обычно висел портрет государя. Но в данный момент изображение Елизаветы Петровны, пришедшей к власти чуть более месяца назад, еще не успели заказать, и почетное место на стене пустовало. (В декабре 1741 года никаких расходов на портрет новой императрицы не зафиксировано. Когда именно он был написан, неизвестно; но к 1756 году портрет уже пришел в негодность, и 16 декабря был заказан новый, «мерою и обширностью, каков в Камер-коллегии и в Корчемной канцелярии написан». Заказ выполнил служитель покойного князя Ивана Юрьевича Трубецкого Борис Архипов сын Коромышев. Кроме этого, ему было поручено отреставрировать «имеющийся в Сыскном приказе прежний портрет». Коромышев выполнил работу в течение месяца за 16 рублей [117] .)

В красном углу висели три иконы: образ Пресвятой Богородицы на холсте в позолоченной раме и два других образа в серебряных окладах. Перед ними теплилась медная позолоченная лампада. С левой стороны весь угол занимала изразцовая печь, в которой потрескивали дрова. На одной стене висело большое настенное зеркало, а у другой находились застекленные шкафы, в которых, как и в секретарской, стояли сборники законов [118] .

В судейской было три окна, которые выходили на восточную сторону. Несмотря на находившиеся рядом острожки почти четырехметровой высоты, со второго этажа можно было увидеть оживленную Москворецкую улицу, по всей длине которой вытянулся длинный ряд каменных купеческих лавок, и Зарядье.

Между тем правивший секретарскую должность Сергей Попов продолжал чтение протокола допроса Ваньки Каина: «…A других товарыщей как зовут, не упомнит, и каких они чинов, не знает, только в лицо признать может. И с ними, будучи в Москве и в прочих городах, мошенничал денно и ночно: будучи в церквах и в разных местах, у господ, и у приказных людей, и у купцов, и всякого звания у людей вынимал из карманов деньги, платки шелковые, часы, ножи и табакерки. Да на Макарьевской ярмарке он, Иван, с вышеписанными товарищами был в четыре пойма {14} , да в городе Тихвине один поем, в городе ж Кашине один поем, да в городе Устюжине один поем, да в городе Гороховце один поем, в городе Вязниках один поем, да в городе Нижнем один поем, в городе Володимере один поем, у Троицы Сергиева монастыря в пять поимов, да в городе Дмитрове в два пойма. И в тех городех он, Иван, мошенничал же: вынимал у купецких людей из карманов кошелки с деньгами и платки шелковые и ножи и продавал в тех городах разным людям… А ныне он, Иван, мошенничать перестал и воровать не будет, а товарищи ево и по ныне воруют и в разных домех крадут пожитки, которых он, Иван, всех укажет. А которых имян он, Иван, не знает, и тех в лицо знает и укажет. В сем роспросе он, Иван, сказал сущую правду».