Эти детали, которые для современного человека могли бы показаться мелочами, в XVIII веке, когда одежда являлась существенной социальной характеристикой, представлялись очень важными. Действительно, есть все основания полагать, что Каин стремился походить на важного чиновника: именно перчатками, платками и «шляпами немецкими пуховыми» доноситель «одаривал» служащих Сыскного приказа, стремясь заручиться их дружбой [247] . Вероятно, таковы были предпочтения московских чиновников, стремившихся отличаться от простого люда. Как мы видим, к этому стремился и сам Каин.

О высокой самооценке доносителя говорят и документы, свидетельствующие о его отношении к некоторым категориям горожан — рядовым солдатам, купцам, оброчным крестьянам. Так, 10 марта 1747 года в контору Главного комиссариата обратился подпоручик Смоленского пехотного полка Иван Трусов с доношением: «…команды де ево салдаты Яким Милюков, Петр Алеев шли с квартир своих для принятия… вещей, и наехал на них у Варварских ворот московской сыщик Иван Каин с салдатом и закричал команды ево, подпорутчика, на салдат, что б шли з дороги. И они ему напротиву того, шет возле одной стороны, сказали ш только: „Господин, дорога велика!“ И он, Каин, осердясь, что противно ему бутто бы показалось, поехал по дороге и стал грозить, что приметны будут. И, несколько отъехав, против церкви Варвары Христовой мученицы, выбежав ис-под горы с многолюдством, и били оных салдат смертным боем, и при том же говорил оной сыщик Каин, что б били до смерти. И, выхватя на дороге у мужика лопату, которою огребал снег, и бил оного салдата из своих рук, и отбил у оного салдата Милюкова рукавицы и платок гарнитуровой {25} , да у салдата ж Алеева шапку зеленого кармазану {26} круглая» [248] .

В апреле 1747 года на Каина бил челом в Московской сенатской конторе купец 2-й гильдии Емельян Григорьев сын Юхотов в том, что 23 марта в его отсутствие Каин с солдатами и товарищами «без всякого приказного вида» ворвался в его дом якобы для сыска беглого человека, избил его наемных работников и «чинил разорение»: «…растащили у меня десять [шкур] оленей деланных, цена тридцать рублев; десять замшей, цена двадцать рублев; два гнезда рубах пестрединных {27} синие с порты, цена два рубли… два окорока, которые повешены были в чердаке». Двоих работников Юхотова Каин связал и повел с собой для сыска хозяина. Они привели доносителя ко двору протоколиста Судного приказа Ивана Плавильщикова, где сидел в гостях купец. Но туда доноситель уже ворваться не посмел, а, «не доехав двора вышеписанного Плавил[ь]щикова, остановясь, послал от себя… спросить про вышеписанного Юхатова, у него ль, Плавильщикова, он имеется, которой де, постучась у ворот двора ево, Плавильщикова, о том спрашивал, на что де ему сказали, что оного Юхотова в том доме не имеется» [249] .

Заметим, что мы уже не впервые встречаемся с тем фактом, что Каин без всякого страха бесцеремонно обращался с купцами и, напротив, не смел себе этого позволить по отношению к чиновникам и офицерам. На наш взгляд, это еще раз подтверждает мысль, что в России XVIII века существовало разделение на «слуг государевых» и прочих, не принадлежавших к их числу. «Люди, не получавшие государева жалованья, а напротив, платившие в казну „государево тягло“, — замечает О. Е. Кошелева, — оказывались группой „второго сорта“ и первой группой презирались. Они были уже не слуги, а рабы… Поэтому дворяне и чиновники на высших должностях вели себя по отношению к купцам, как помещики к крепостным, невзирая на их часто превосходящее финансовое положение» [250] . Не мыслил ли себя доноситель Сыскного приказа уже не «подлым человеком», а важным чиновником, имеющим право свысока относиться к любому купцу?

На протяжении многих лет Иван Осипов жил в Зарядье. Еще до его явления с повинной в Сыскной приказ он снимал угол у заплечного мастера Алексея Иванова сына Крючка. После того как Каин стал доносителем Сыскного приказа, он начал жить в съемной избе на подворье воронежского архиерея на Варварке в приходе церкви Максима Исповедника [251] . Позже сыщик уже взял в аренду у дьякона церкви Великомученицы Варвары целый двор, расположенный на церковной земле в Зарядье, на Варварке. В архиве сохранилась копия этой сделки, совершённой в Юстиц-конторе: «Лета тысяща семьсот четыредясят шестого, июня в третий на десят день, известной доноситель Иван Осипов сын Каин дал я сию запись церкви Великомученицы Варвары, что в Китае-городе, в том, что нанял я, Иван, тоя церкви у дьякона Ивана Осипова дворовой ево земли под свое хоромное строение в приходе вышеписанной церкви с вышеписанного числа впредь на пять лет, рядил на год по десяти рублев, деньги платить погодно. И живучи мне, Ивану, у него, дьякона, на той его земли в своем строении никаким дурным воровством не промышлять, заповедным питьем и товаром не торговать, с ворами не знаться, стану и приезду ворам к себе не держать, и беглых всякого звания чинов людей у себя не укрывать, и жильцов без поручных записей жить к себе не пускать, и на срок тою землю очистить и наемные деньги заплатить все сполна, и в том ему, дьякону, убытков никаких не доставлять. А ежели я, Иван, против сей записи явлюсь в чем виновен, и на мне, Иване, и на порутчиках моих взять штраф по указу». За Каина поручились копиист Канцелярии генеральной ревизии Алексей Петров сын Тюменев, купец 3-й гильдии Илья Ларионов, купец 2-й гильдии Сергей Васильев, копиист Московской герольдмейстерской конторы Сергей Иванов, копиисты Крепостной конторы Александр Григорьев сын Данилов и Гавриил Самаринов [252] .

На этом дворе Каин построил две светлицы, выходившие на Варварку. Первая имела четыре окна, отапливалась «печью с уступом», украшенной зелеными изразцами, потолок был «помазан алебастром штукатурною работою», стены также «подмазаны алебастром», пол выстлан «каменною лещадью {28} ». Вторая светлица, которая была устроена «наподобие людской», имела три окна и кирпичную печь, дощатые потолок и пол. Помещения соединялись между собой бревенчатыми сенями с двумя чуланами. Всё дворовое строение было покрыто тесом. Во дворе находились «блинная» изба и конюшня, а на улицу выходила торговая лавка.

К сожалению, на момент конфискации этого двора Каина в январе 1750 года там почти не осталось вещей. Служащие Канцелярии конфискации нашли в доме только «три сарафана крашенинных наподобие шутовских, самые ветхие и сгнили», «шляпу большую, самая ветхая», «план города Ярославля бумажный ветхий», «рог олений», «два ушата самые ветхие» и прочий хлам [253] . В 1749 году, уже находясь под стражей в московской полиции, Каин «стоящему при следствии на карауле подпорутчику Поликарпу Синьугину велел жену свою Ирину задержать под караулом, якобы она оставшие ево пожитки вывезла». В следующем году на следствии он подробно рассказал о том, кому и какие из своих вещей оставлял под залог при взятии денег в долг. Эти показания были проверены следствием и в целом подтвердились. Благодаря этому мы можем хотя бы приблизительно представить, какие вещи окружали Каина в его доме на Варварке. Так, у «фабричного» Коврова имелись в закладе «собственной ево, Каиновой, серебряной посуды… стопа большая с крышкой и поднос в 25 рублях», а также «епанча лисья, покрыта сукном диким {29} с искрой в 6 рублях». Сидельцу Масляного ряда Григорию Семенову Каин заложил «чайник серебряной в 20 рублях», а служителю дома князя Ф. И. Голицына — «епанчу холодную суконную да балахон жены ево штофной пукетовой {30} с травами серебреными… в 20 рублях». У купца Ивана Афанасьева сына Саикина имелись в закладе на 54 рубля драгоценная посуда — «стаканы, чарки, а сколко щетом не упомнит», украшения — «перстень золотой с печаткой да два кольца золотые», а также одежда жены Каина — «платье, епанча штофная пукетовая на лисьем меху, юпка штофная пукетовая ж» [254] .

Несмотря на неоднократные запреты, доноситель Каин приводил пойманных преступников сначала в свой дом на Варварке, где самочинно производил предварительное дознание и обыск, а затем уже доставлял в Сыскной приказ. В этом же доме регулярно «для картежной игры» собирались «разных чинов люди», причем хозяин «отдавал от себя игрокам деньги взаймы и с проценту», а получал от выигравших «по рублю и по полтине». Здесь можно было встретить чиновников, трактирщиков, купцов, а также много «подозрительных» людей — «фабричных», беглых крестьян, солдат-дезертиров и др. Заходили к нему и профессиональные воры, предпочитавшие сохранять с доносителем дружеские отношения. Например, «мошенник» Данила Артемьев сын Беляцкой, судимый в декабре 1743 года в Сыскном приказе по обвинению в ограблении посадского человека, на допросе признался, что накануне совершения преступления «был… по сему делу у доносителя Ивана Каина в гостях», а добытые грабежом деньги «в доме Каинове пропил на вине и харчил на разные харчи». Некоторых беглых людей Каин укрывал у себя в доме и использовал в своих целях. Так, «фабричный» Осип Соколов на допросе в конторе Адмиралтейской парусной фабрики показал: «…он, Соколов, в бегах с той фабрики жительство имел у Каина заведомо беглого. У него ж, Каина, имеется беглой матроз Василей Яблочков да жил де беглой матроз Петр Свешников». 24 февраля 1749 года на допросе в полиции в ответ на это обвинение доноситель признался: «Парусной фабрики, что в Преображенском, беглой матрос Петр Свешников у него, Каина, жил во укрывателстве, а сколько времени, не упомнит, для домовой работы» [255] . Видимо, именно для таких скрывавшихся от закона преступников и была предназначена «людская» во дворе Каина. Скорее всего, там же постоянно находились прикрепленные к дому «сыщика» солдаты.