Мы имеем возможность сравнить подробные автобиографические показания, данные Гаврилой Рыжим на допросе 19 февраля 1746 года, с его «сказками» о самом себе во время опросов «фабричных» в 1732 и 1739 годах [345] . Сопоставление всех этих документов позволяет обрисовать жизнь этого преступника.

Гаврила Никифоров сын по прозвищу Рыжий родился около 1717 года в семье посадского человека Малых Лужников Никифора Гаврилова сына. Отец умер, оставив молодую вдову с сыном, которому не исполнилось и трех лет. Может быть, при других обстоятельствах судьба Гаврилы сложилась бы иным образом. Как и многие посадские, он унаследовал бы торговое дело или ремесло своего отца, а может быть, и накопленный им капитал, стал бы достойным полноправным членом посадской общины, оставил бы после себя детей… После смерти кормильца сын с матерью оказались в тяжелом материальном положении и были вынуждены ходить по миру, чтобы как-то прокормиться. Так прошло детство Гаврилы, а в 1730 году, когда ему исполнилось 13 лет, «за неимуществом» (то есть по причине крайней нужды) мать привела его на Большой суконный двор и записала в ученики.

Смерть главы семьи при отсутствии поддержки со стороны родственников нередко становилась причиной падения социального статуса семьи даже состоятельных купцов [346] . В судебно-следственных материалах находится немало подтверждений того, что посадская община всячески стремилась избавиться от маломощных и обременительных членов, оставляя их без поддержки, сдавая в рекруты и т. п. Например, четырнадцатилетний Иван Михайлов сын Батыгин, пойманный ночью 28 декабря 1741 года в притоне слепого нищего Андрея Федулова в компании профессиональных воров, на допросе рассказал свою историю: «Отец ево, Садовой Большой слободы купец Михайло Ильин, и оной де отец ево в давних годех умре. И после смерти отца своего он, Иван, остался в малых летех и жил з братом своим Осипом Михайловым в разных местех, а пропитание имели [с того, что] делали женские серьги медные и железные на продажу. И оной ево брат тому назад года с три умре, и после смерти того брата ево он, Иван, содержался в Ратуше в подушных денгах года з два, и ходил он, Иван, по миру, кормился Христовым имянем. И из Ратуши свобожен, и после свободы он, Иван, жил по сему делу у приводного Андрея Федулова недель з десять, а пропитание ныне имеет наимывается… и онаго Андрея Федулова важивал по миру» [347] . Сам Федулов, содержатель воровского притона в Зарядье, как мы помним, когда-то был купцом Алексеевской слободы, но после того как потерял зрение, продал двор и стал нищенствовать [348] .

В притоне Федулова ночью с 28 на 29 декабря 1741 года было схвачено шесть «мошенников», из которых пятеро были выходцы из посадских, осиротевшие в раннем детстве и оказавшиеся вне посадской общины. Так, двадцатилетний Михайла Васильев сын по кличке Голован был сыном купца Казенной слободы Василия Родионова. Рано оставшись без родителей, Михайла вырос у тетки, солдатской жены Марьи Никифоровой дочери, которая жила за Арбатскими воротами в приходе церкви Смоленской иконы Божьей Матери. Потом он «спознался» с мошенниками и стал жить в воровском притоне Андрея Федулова в Зарядье. Степан Гаврилов сын Жижин был посадским Алексеевской слободы, в десятилетнем возрасте стал безотцовщиной, жил у брата, торговал в Гостином дворе рыбой, но потом переехал на Таганку к «фабричному» Якову Степанову и сошелся с «мошенниками». Точно так же Максим Клест был посадским Гончарной слободы, но рано остался сиротой на попечении сестры, жившей «в надворничестве». В 13 лет он стал жить в Гончарах у табачника Ивана Андреева, который торговал краденым и укрывал «мошенников». Видимо, у него Клест и познакомился с преступниками [349] .

Оставшись без поддержки семьи и общины, вынужденные с малолетства вести бродячий образ жизни, выходцы из посадско-слободского мира нередко приходили на промышленные предприятия. Всего в 1733 году на Большом суконном дворе 271 «фабричный» из 1371 происходил из детей посадских людей, купцов, тяглецов различных слобод. По численности эта социальная группа занимает второе место после солдатских детей (611 человек). Судьбы большинства этих работных людей, выходцев из посадско-слободского мира Москвы, во многом сходны с судьбой Гаврилы Рыжего. Например, «мошенник» Данила Артемьев сын Беляцкой, которого Иван Каин включил в список тридцати трех своих «товарищей», значится в данных о «фабричных» Большого суконного двора 1732 года. В своей «сказке» он сообщил, что родился около 1715 года в семье тяглеца Екатерининской слободы Артемия Андреева, но был воспитан матерью, поскольку отец умер, когда Даниле было всего три года. Мать отдала его в услужение к пушкарю Артемию Федорову. От него Данила «сошел» в 1727 году, в двенадцатилетнем возрасте, и записался на Большой суконный двор. Другой представитель преступного мира, Алексей Иванов по прозвищу Крючок, родился около 1708 года в семье тяглеца Садовой Большой слободы Ивана Гаврилова и остался без отца около 1720 года. Алексей несколько лет вел бродячий образ жизни и «кормился работою своею», пока в 1724-м не поступил на Большой суконный двор [350] .

Гаврила Рыжий, оказавшись в тринадцатилетнем возрасте на мануфактуре, попал в компанию взрослых «фабричных»-воров, у которых, по всей видимости, и научился «промышлять» чужим имуществом.

К сожалению, вынесенный ему приговор обнаружить не удалось. Но, скорее всего, он разделил участь многих своих собратьев по преступному ремеслу — претерпев тяжелое наказание кнутом, с вырезанием ноздрей был послан на вечную каторгу. Но окончательного решения своего дела он ждал долго: известно, что еще в мае 1748-го, четыре года спустя после ареста, он содержался во второй казарме Большого острога Сыскного приказа [351] .

В числе шести профессиональных «мошенников», схваченных ночью 28 декабря 1741 года в хижине нищего Андрея Федулова, был и пятнадцатилетний беглый рекрут Иван Елисеев сын Буханов, «Харахорка он же».

На допросе Харахорка показал, что родился он около 1726 года в семье купца Александровской слободы Елисея Давыдова сына Буханова и вырос при отце. Но весной 1741 года его сдали в рекруты и определили в Коломенский полк, в котором он прослужил несколько месяцев. Когда его из полка отправили в Тулу «для оружейного приему», он дезертировал и осенью вернулся в Москву. Сперва Харахорка ночевал под Москворецким мостом, а когда наступили холода, перебрался в Зарядье к Федулову. Сразу по возвращении в Москву Иван принялся «мошенничать» со своими приятелями, известными профессиональными ворами Кондратием Безруким, Иваном Диким, Михайлой Голованом, Максимом Поповым и другими: «…по Москве-реке крали у проезжих деревенских мужиков овес и муку, а во сколько поймов, того за множеством сказать не упомнит. А продавали оное извощиком, а кому имянно, не знает не заведомо, что крадено» [352] .

Вряд ли пятнадцатилетний беглый рекрут сразу смог бы включиться в преступную деятельность да еще и в компании с известными профессиональными «мошенниками», не имея за спиной преступного прошлого. Скорее всего, он еще до армии знался с московскими преступниками. Как известно, кандидатов для сдачи в рекруты выбирали на мирских сходах, и община стремилась послать в армию людей «маломочных», для посадского общества бесполезных, обременительных или даже опасных [353] . Видимо, к таковым относился и Харахорка.

Беглые и беспаспортные люди составляли неотъемлемую часть московского социального пейзажа XVIII века. Историк Г. В. Есипов, впервые проследивший по документам Сыскного приказа обострение криминогенной обстановки в Москве в первой половине столетия, считал существование огромного числа беглых людей, главным образом солдат, основной причиной роста преступности в городе: «…бегство было единственным средством избавиться от тягостей крепостного состояния, существовавшего в полном его развитии и поддержанного законами. Бегали много и от рекрутства, которое было ненавистно русскому народу. Днем бродили гулящие люди по Красной площади, в Охотном ряду, на Крестцах, в рядах, по торговым баням. Ночью они грабили шайками; темные, неосвещенные улицы и переулки, с деревянными полусгнившими мостовыми, а большая часть и совсем без мостовых, грязные пустыри, дворы, разрушенные и покинутые после пожаров, облегчали дерзкие разбои ночные, давая легкое средство скрываться, а полное неустройство полицейского надзора ободряло грабителей. Ворам и мошенникам нужны тесные местности и толпа, а эти условия в некоторых пунктах Москвы исторически сложились со всеми удобствами для промышляющих чужой собственностью» [354] .