Как видим, Сыскной приказ занимал очень небольшую площадь, явно недостаточную для главного розыскного органа Москвы: всего около 30 саженей в длину, вдоль по Москворецкой улице, и около 20 саженей в ширину, от Москворецкой улицы до кремлевского рва. Трудно представить, как на ней одновременно могло находиться до шестисот закованных в кандалы заключенных, 20–50 чиновников Сыскного приказа и до 120 стоявших на карауле солдат и офицеров! [41] Положение усугублялось тем, что приказ был со всех сторон зажат обывательскими строениями, которые местами залезали даже на его территорию. Со стороны Москворецкой улицы Сыскной приказ окружали каменные торговые лавки, где целыми днями толпилось множество народа, со стороны Покровского собора к зданию приказного присутствия вплотную примыкал крупный двор московского купца 1-й гильдии Алексея Зайцева, а со стороны Москвы-реки Большой острог окружал дворы церковнослужителей церкви Всемилостивого Спаса, что у Москворецких ворот. Западная часть Большого острога, примыкавшая к кремлевскому рву, была отделена от здания присутствия двором московского купца 2-й гильдии Ивана Иванова сына Попова, торговавшего поблизости, в одной из лавок рыбного ряда [42] . Его двор тянулся вдоль кремлевского рва на девять саженей и углублялся на территорию Сыскного приказа на шесть саженей [43] . Сам купец проживал в Сыромятной слободе, а свой дворик у кремлевских стен он заставил каменными и деревянными строениями, которые приспособил под постоялый двор с харчевней, куда ежедневно приходило перекусить множество всякого люда [44] . Согласно исповедной ведомости 1744 года, в этом маленьком дворике жили 14 постояльцев: пятидесятилетний купец 3-й гильдии Александр Петров с женой и сыном, трое оброчных крестьян с семьями, сторож Главной аптеки Иван Иванов с женой и двумя сыновьями и др. [45]

Столь близкое соседство Сыскного приказа с многолюдным постоялым двором с закусочной не могло не вызывать беспокойство караульных офицеров. 20 января 1741 года сержант Сыскного приказа Петр Дарановский доносил: «При Сыскном приказе имеется острог для содержания воров и разбойников, а близ того острогу имеетца каменная вотчина купецкого человека второй гильдии Ивана Иванова сына Поподьина, которую вотчину оной Попадьин умножил многим деревянным строением, и свесы зделал кровлям на самой острог, от чего возымеется немалое опасение, чтоб из острогу колодники не учинили утечек… К тому ж в тех покоях живут разночинцы, в том числе харчевники, у которых бывает топление тем покоям не токмо ежедневно, но всегда ежечасно. А на оных покоях вся крыша деревянная… И от оного ежечасного от показанных харчевников топления (от чего Боже сохрани!) не без опасности пожарного случая и утечки из острогу колодникам…»

Судьи, князь Яков Кропоткин и Андрей Писарев, распорядились доставить соседа в приказ, презрительно назвав его в официальном документе Попадьей: «…показанного купца Попадью в Сыскной приказ сыскать, и против сего доношения допросить, чего ради он близ того острога от харчевни своей строение вновь без указу построил, и той харчевнею на показанном месте строением по чему владеет?». Купец Попов, видимо, весьма оскорбился таким к себе отношением, и судьи долго ждали, чтобы он явился для допроса. Когда же солдаты Сыскного приказа 6 мая 1741 года наконец «изошли» «нетчика» в Китай-городе в рыбном ряду и предъявили ему сыскную память (повестку), тот оказал сопротивление — забежал в лавку, где находилось множество купцов, и стал угрожать солдатам: «Ежели вы хочете быть живы, то взойдите в лавку и возьмите! А я с вами не пойду!»

Но вскоре купец всё же явился в Сыскной приказ и предъявил все документы, подтверждавшие его право на владение двором возле кремлевского рва. Оказалось, что Иван Иванов сын Попов в январе 1720 года купил двор с каменным и деревянным строением у Покровского монастыря, «что на убогих домех», за 70 рублей. Судьям оставалось лишь обратиться в Сенат с предложением выкупить двор у владельца за ту же сумму. Но Попов не согласился уступать владение за эту цену. По его собственной оценке, двор со всем строением стоил теперь 1236 рублей 50 копеек. Независимая экспертиза, в которой участвовали несколько купцов, оценила двор в 700 рублей [46] . Такой большой суммы в казне не нашлось, и Иван Попов владел своим двором вплоть до перевода Сыскного приказа с Москворецкой улицы на Калужский житный двор в 1752 году [47] . Таким образом, судьи главного розыскного учреждения Москвы ровным счетом ничего не могли поделать с купцом, на законных основаниях владевшим куском земли на территории Сыскного приказа.

А между тем в самом Сыскном приказе катастрофически не хватало площадей для содержания огромного числа колодников, ежедневно присылаемых для следствия из различных присутственных мест и приводимых частными лицами. Так, в 1743 году здесь содержалось одновременно от 250 до 421 колодника, в 1744 и 1745 годах их число превышало 500 человек и позже никогда не было меньше трехсот [48] . В результате большого скопления арестантов их, за недостатком места в тюремных казармах, помещали в подьяческой и секретарской палатах.

Кажется, более неудобного места для содержания заключенных придумать нельзя: самый центр одного из крупнейших торгово-промышленных центров Европы, кругом кипит торговля, происходит людское столпотворение… Впрочем, обратимся за описанием центра Москвы тех времен к известному историку XIX века Г. В. Есипову:

«На Красной площади с раннего утра толпился народ между беспорядочно построенными лавками и шалашами; здесь, на крестцах, производилась главная народная торговля; здесь бедный и расчетливый человек мог купить всё, что ему было нужно, и за дешевую цену, начиная с съестных припасов, одежды и до драгоценных камней, жемчуга, золота и серебра. В уменьшенном виде это продолжается и теперь на толкучке у пролома. Вглядитесь в эту сплошную толпу и перенесите ее в своем воображении к Лобному месту и к монументу Пожарского и Минина, тогда не существовавшего, но вообразите толпу в десять раз более, и вот вам Красная площадь… В харчевнях, в пирожных народ толпился с утра до ночи, а в „фортинах“ (кабаки) в продолжение всей ночи сидели пьяные. Харчевни и „выносные очаги“ существовали не только вблизи рядов и гостиного двора, но и между рядов, в самых тесных местах, и внутри гостиного двора, от чего не один раз случались пожары. Так, в 1735 году от одного „выносного очага“ сгорел весь гостиный двор. В харчевнях печи большей частью устраивались без труб, а дым выходил в окна. На Красной площади, против комедиантского дома, было три очага, в которых жарилась для проходящих рыба; в Зарядье, в рядах и около гостиного двора существовала 61 харчевня и 16 „выносных очагов“. Особенно было много харчевен и шалашей около Василия Блаженного, вниз к Москве-реке, против щепетильного и игольного рядов. Тут от них была „теснота для проезда“… „Питейные погреба“ находились только в Китай-городе, их было 100, из которых 33 помещались идучи от Ильинского крестца к Варварскому» [49] .

А теперь мысленно поместим учреждение уголовного сыска с переполненными тюремными казармами посреди этой картины, мастерски нарисованной блестящим знатоком документов XVIII века, а именно в нескольких десятках метров от Покровского собора, вниз к Москве-реке, напротив Константино-Еленинской башни Кремля. Помещения Сыскного приказа были со всех сторон зажаты торговыми лавками, харчевнями и обывательскими строениями. Сотни колодников в казармах месяцами томились в ожидании своей участи. Из застенка раздавались крики подследственных, которым производили «указные пытки»: поднимали на дыбу, били кнутом, жгли огнем. И тут же, в нескольких метрах, шла оживленная московская жизнь: тысячи «людей всякого чина и подлого народа» толкались в рядах, пили в кабаках и закусывали в харчевнях… Для современного человека такое сочетание кажется диким, но для московских обывателей первой половины XVIII века это была обычная повседневная картина. Присутствие главного сыскного учреждения Москвы вместе с тюрьмами у кремлевских стен никого не шокировало. (Впрочем, местоположение тюрьмы в самом центре города не было удивительным даже для иностранцев. Известная парижская тюрьма Шатле, где содержались заключенные по уголовным делам, находилась в самом центре французской столицы вплоть до начала XIX века.)

Однако в 1740-х годах происходят изменения. Различные учреждения начинают высказывать недовольство нахождением сыскного органа в самом людном месте города. Так, 24 ноября 1743 года Московская полицмейстерская канцелярия, призванная следить за чистотой и порядком в городе, прислала в Сыскной приказ промеморию, которая заслуживает того, чтобы быть процитированной полностью: