Я вздохнул с облегчением, поднялся, разминая затекшую спину, шагнул на поляну с этим бабо… баобабом. Затрещали сразу два стручка, на одном появилась узкая полоска. А на другом половинки стали расходиться. Я поспешно отпрыгнул обратно, не хватало еще двух импринтированных, обошел странное дерево по широкой дуге.

Справа шуршит, чавкает, хлюпает, хрустит. Я отступил, чтобы, прячась за густыми кустами, не подобралось это шуршащее, и через минуту на поляну выскочил ящер ростом с меня, показавшийся мне металлическим. Во всяком случае, весь синий, кожа отливает металлом, спина вообще как будто шалашиком две танковые гусеницы, рога точно железные, прямо трехгранные штыки.

— Эй-эй, — сказал я предостерегающе, — ты ведь травоядный, раз у тебя рога!.. Иди себе, я твоих ящерок не трону.

Он глухо зарычал, узкие глаза начали наливаться кровью. В отличие от привычных динозавров передние лапы вовсе не лапки, как даже у тираннозавров, а могучие, мускулистые и весьма бойцовские руки. На пальцах желтоватые мозоли, словно тренируется в ударах кулаками по дереву.

Еще я заметил между пальцами тонкую перепонку, но это говорит только о том, что умеет драться и в воде. Даже под водой. Я же не очень-то умею драться и здесь, в лесу, я нормальный образованный человек с двумя «высшими» из эпохи консенсусов и гомосеков, то бишь компромиссов. И хотя уже помахал однажды в этих краях мечом, однако же привычка махать языком в поисках компромиссов и консенсусов все же сильнее.

— Ладно-ладно, — сказал я примирительно. — Я ухожу, это твой участок леса.

Он зарычал громче, танковые траки на спине вздыбились потрясающее зрелище, мои колени стали ватными. Я попятился, стараясь не смотреть ему в глаза, кингконгов это, по словам зоопсихологов, весьма раздражает.

На следующей поляне меня прогнали какие-то лесные люди с лыковыми бородами и бледными, как деревья с содранной корой, лицами.

— Ладно-ладно, — повторил я поспешно. — Вижу, место занято. Ухожу-ухожу.

Только перешел чуть дальше, и там занято, на этот раз эльфы соревнуются в стрельбе из луков, свидетели их-де раздражают. Да что это я, мелькнуло в голове. Там волк и ворон жрут в три горла, у них нет никаких интеллигентских мерехлюндий насчет приоритета и суверенности. У кого меч длиннее, у того и суверенитет выше. Вот у США даже на арабском Востоке суверенитет появился и свои интересы откуда-то взялись, что в переводе на наш язык: буду охотиться, где захочу. А я сопли жую, опять меня обойдут… уже обошли.

Озлившись, я подвигал плечами, укладывая меч за спиной получше, чтобы рукоять на виду, пошел, громко топая и нарочито наступая на сучья. Деревья расступились, но не простор впереди. Вернее, простор, но совсем не тот, какой ожидал, а обширное и довольно противное болото. Конечно, с виду очень красивое: лилии, кувшинки, чистенькие такие лягушечки на толстых мясистых листьях, живописная коряга посреди болота — угрожающе вздыбленные к небу корни, блестящая слизь, однако же мне, похоже, придется идти через это болото, а я такой, что этой живописности предпочел бы заурядное и примелькавшееся до тошноты асфальтовое шоссе.

С первых же шагов к ногам присосались жадные и липкие, как сборщики налогов, пиявки. Я взвыл от омерзения, увидев их раздутые жирные тела. Одну попытался оторвать, она лопнула в моих пальцах, руку окрасило кровью по локоть. Меня едва не стошнило, к противоположному берегу несся, как бронетранспортер по мелководью.

Мелькнула мимо коряга, на нее взобралось нечто мокрое и блестящее, как тюлень, и провожало меня удивленными глазами, проскрежетало вслед что-то призывное. Наверное, у него период спаривания, но я не герой западного толка, что копулирует все, что двигается и что не двигается, я же разборчивый, мадам, я же эстет, мне надо обязательно тоже с высшим образованием, чтобы и на рояле, и на фортепиано, и вообще везде, где захочу, так что промчался до берега, выбрался из теплой жижи, и почти сразу напоролся на оленей.

Прямо передо мной оказалась семья: папа-олень, мама-олениха и чудесный олененок, вылитый Бемби, хоть сейчас в мультик или на конфетную обертку. Я торопливо сорвал с плеча лук, пальцы дрожат, только бы успеть, наложил стрелу, а они все трое подняли головы и воззрились на меня в безмерном удивлении: чего это, мол, так торопился, запыхался?

Рывком оттянул тетиву, отпустил, с такого расстояния промахнуться трудно, стрела ударила олененка в левый бок. Он подпрыгнул на месте на всех четырех, стрела погрузилась по самое оперение, что значит хорошенькое дельце — молоденькое тельце. Взрослые олени еще мгновение смотрели дикими глазами, наконец сообразили, что они не в зоопарке, а я не зеленый, с сопением ломанулись через кусты, только затрещало по лесу.

Олененок упал на бок, большие коричневые глаза смотрят умоляюще: помоги, спаси, что-то мне делает больно.

— Потерпи, малыш, — сказал я ласково.

Вытащил нож, аккуратно перерезал горло, стараясь сделать это как можно быстрее и безболезненнее, мог бы, наверное, подрабатывать, поставляя кошерное мясо, кровь хлынула широкой струей. Олененок подергался и затих. Я вскинул нежное тельце на плечо, развернулся и пошел обратно.

На этот раз, когда хорошая добыча на плечах, даже болото не болото, а так, фигня какая-то.