Да, нелегкая ноша свалилась на твои плечи, гвардии старший сержант!

Думаю, каковы были мои первые наставники, первые командиры отделений — строгий подтянутый Дорохин и весельчак Леша Шмельков.

Плохого о них не скажешь. Храбрые ребята. Опыта и умения им не занимать. А вот с бойцами Дорохин был немного суховат, официален, а иногда даже резок. Его побаивались, и особой откровенности в беседах между ним и солдатом не было. Шмельков, наоборот, вел себя с бойцами чересчур демократично, В отделении его любили, но как товарища. И звали его по имени — Лешка. Как командира себя он не нашел, и солдаты не смотрели на него как на командира. Он был равный им (таким себя показал), поэтому ни поверить ему в чем-либо безотчетно, ни положиться на него, ни пойти за ним они не могли. Счастье Шмелькова, что не попадал он в сложные ситуации, где бы от него потребовались воля, талант и выдержка командира, что в отделении все разведчики честно выполняли свои обязанности, руководствуясь велениями долга и совести. Иначе поведение, а может, и качества Шмелькова обернулись бы бедой для отделения. Слабохарактерность командира, нерешительность, безволие на войне гибельны.

Каким же должен быть командир? Где та золотая середина, которая позволит ему правильно построить взаимоотношения с подчиненными? Я невольно приходил к выводу, что все дело в умении сочетать строгость, требовательность с чуткостью и душевной заботой о каждом подчиненном, ну конечно, и в личном примере, в высоких моральных качествах командира. Стоит только сфальшивить в чем-нибудь, проявить качества, не свойственные традициям и законам нашего общества, — все! Авторитетом у подчиненных, тем более их любовью пользоваться не будешь. Ведь и в школах так. Ой как нужны каждому учителю качества хорошего командира и, наоборот: качества учителя — командиру.

Многое ли я знаю о своих подчиненных?

Вот маленький черноволосый Ахмет Зиганшин. В роте он почти всегда молчит, словно горе у него какое на сердце. Если с чем-либо не согласен, выскажет это прямо и резко. На задании проявляет решительность, сметку. Одно его губит: уж очень горяч. Всегда его надо одергивать.

У Андрея Лыкова мне нравится неистощимая веселость и бодрость. В какие бы переплеты мы ни попадали, никогда не падает духом: шутки, прибаутки так и сыплются с языка. Мне он часто напоминает погибшего Ягодкина.

Борис Лухачев в дни обороны на Северном Донце показал себя настоящим солдатом. Куда только девалась его обычная нерасторопность, мешковатость! Помню, ходили мы всей группой в наблюдение к Донцу. Ночь — зги не видно. А тут еще, как на грех, дождь шпарит.

Подошли впятером к самой реке. Плащ-палатки на плечах — хоть выжми. Сапоги чавкают в вязком иле. Житьишко — хуже не выдумаешь.

Шмельков вполголоса говорит:

— Вот тут, в камышах, и будет наш наблюдательный пункт. Дежурить по очереди.

Он оставил на берегу Лухачева с Зиганшиным, а нам с Лыковым шепнул:

— Вы их через полтора часа смените.

Оставили мы наблюдателей, а сами пошли прочь. Иду и думаю: «А где же эти полтора часа прокоротать? Здесь, на берегу, вместо деревни Хотомли одни развалины да трубы торчат. Ни одной уцелевшей хатенки. Солдаты сделали себе на месте пепелищ землянки. Но с жилплощадью у них очень туго: не разживешься.

Предприимчивый Леша Шмельков все же отыскал убежище — полуразрушенную землянку. Дверей в ней нет, раму вышибло. Продувает насквозь. Одна слава, что над головой крыша. Примостились мы кое-как на земляном полу, пригрелись, сон начал одолевать.

Через час меня разбудил Шмельков:

— Подъем, хлопец! Надо Лухачева с Ахметом сменить.

Направились мы снова к Донцу. Дождь чуточку приутих, и вокруг немного посветлело. Близилось утро. На той стороне реки уже выделялись контуры высокого лесистого берега. Оттуда испуганно, словно стремясь напомнить о себе, отстукала пулеметная очередь. Из камышей подполз к нам Борис. Смотрим: перемерз парень; зуб на зуб не попадает, губы лиловые, а глаза сияют.

— Две артбатареи засек, — прошептал он с гордостью. — Противник долго вначале манежил. Выстрелит из своей пушечки, потом молчит. Мы глаз не отрываем, наблюдаем. А дождь как из ведра. Невеселая картина. Сверху — вода и снизу — вода. Лежишь — ни гугу. И все-таки две батареи запеленговал. Вот смотрите где...

Мы укрылись мокрой плащ-палаткой. Шмельков чиркнул фонариком, и Борис жестким, не гнущимся от холода пальцем указал на карте местоположение двух засеченных им вражеских батарей.

Совсем недавно пришел к нам в разведгруппу Георгий Дмитриев. Высокий, стройный как молодой дубок. Он добровольцем, когда ему еще не было восемнадцати лет, ушел на фронт. Был зачислен в артиллерийский полк, но там не ужился и стал писать рапорт за рапортом, чтобы его перевели к нам. С бойцами роты как-то сразу сдружился. Но характерец у него свой, особый. Если что не по нем, вскипит, загорится. Не подходи. Однако через минуту уже остывает и зла не помнит. Разведчик из него будет добрый. Раза два уже ходили с ним на задание. Находчивый, инициативный.

Трудно привыкать к командирской должности. Часто забываешь, что ты уже в новом качестве. Правда, напоминают сами бойцы. Все реже слышишь при обращении прежнее «Петрович», «Николай», все чаще и чаще звучит «товарищ гвардии старший сержант».

* * *

— Готовьте группу на задание, — приказал мне на следующее утро старший лейтенант, встретившись со мной у ротной каптерки. — «Язык» сейчас нужен как воздух. По сведениям, немцы перебрасывают на наш участок фронта свежие части. Надо проникнуть в тыл и захватить пленного.