Когда мы формировались, нам много говорили о значении воинской дисциплины. Кое-кто из солдат пренебрежительно отмахивался: все эти уставы для парадов. А я скажу: дисциплина — все. В ней победа и спасение. В бою солдат беспрекословно и молниеносно выполняет любое приказание командира, повинуется любому его жесту (не всегда можно подать команду голосом). Если он проявит хотя бы секундное колебание, тем более попытается вступить в пререкание, он погубит и себя и своих товарищей. Ведь враг не ждет. Малейшая растерянность, замешательство в чем-либо — и враг не замедлит использовать благоприятную для него обстановку, нанесет здесь удар.

Солдатам в бою, тем более разведчикам, приходится быть все время предельно напряженными, строжайше контролировать каждое свое движение. Думать не столько о себе, сколько о товарищах, о том, как лучше выполнить боевое задание. Год назад погиб один наш опытный разведчик только из-за того, что кто-то из состава группы, ведшей поиск, неосторожно наступил ногой на сухие сучья. Их треск насторожил немцев, в небо полетели ракеты, ударил пулемет, и группе пришлось отступить, не выполнив задания, неся с собой смертельно раненного товарища. Дорогой он скончался.

...Шли недели. Скучали мы без Степана. Крепко сдружились с этим простым, славным парнем.

Возвращались как-то мы с боевого задания, которое выполнить, к сожалению, не удалось. Настроение у всех было гадкое, не хотелось и в глаза смотреть друг другу. И вдруг видим: около землянки стоит наш Степан Горшков, улыбается. Такой же богатырь, как и прежде, та же улыбка на лице, добрая, застенчивая. Радости нашей не было границ. Засыпали мы его вопросами, папиросами угощаем. А он и говорит:

— Хотели было совсем списать. Но я врача упросил, чтобы в свою роту направили.

— Молодец! Куда же тебе, кроме роты, идти. Тут все свои.

В тот же день Горшкова вызвал командир роты. Посмотрел он на раненую ногу солдата и покачал головой:

— Придется вас, Горшков, в обоз направить. Повару будете помогать.

— Это как же понимать, товарищ старший лейтенант? — спросил Степан. — Вместо разведки кашеварить, значит. Не пойду!

Командир сочувственно посмотрел на Горшкова:

— Нога-то у вас не в порядке...

Мы тоже поддержали командира:

— Нельзя тебе в разведку, Степан. Одумайся, с такой-то ногой!

Горшков стоял на своем. Но командир не разрешил и зачислил его помощником повара. Погрустнел Степан. Плечи его ссутулились, хромота стала заметней. Постепенно он смирился с новой должностью, усердно помогал повару, чистил картошку, возил воду. Но на разведчиков не мог смотреть без зависти. Бывало, присядет около нас и жадно слушает рассказы о проведенном поиске.

Через месяц нашу дивизию перебросили на другой участок фронта. Местность кругом голая. Куда ни посмотришь — ни бугорка, ни кустика. Стоило только показаться из окопа, фашисты открывали ураганный огонь. Только и разговоров было у нас, как достать «языка».

Прибавилось забот и у Горшкова. Он безнадежно смотрел на холодную кухню и думал, где бы разыскать дровишек, чтобы вовремя сварить обед и накормить разведчиков.

— Плохи наши дела, — подойдя вечером к Горшкову, посочувствовал командир роты. — Дрова есть, да только не у нас, а у немцев, — в шутку бросил он и кивнул на чащу лозняка, зеленевшую в расположении врага.

Степан тяжело вздохнул, почесал затылок и, повернувшись, пошел в землянку.

Незаметно спустились сумерки. Закусив холодной тушенкой с сухарями, мы легли спать. Утром нас разбудил старшина. По его веселому, возбужденному голосу мы догадались: произошло что-то необычное. Выбежали из блиндажа — и глазам не поверили: из трубы кухни вьется легкий дымок, доносится аппетитный запах борща, а рядом, на земле, огромная вязанка лозняка.

Но больше всего мы были удивлены, увидев рядом с Горшковым гитлеровского офицера, который покорно сидел на перевернутом ведре и с вожделением смотрел на дымящийся борщ.

— Добыл двадцатого... — Степан, улыбнувшись, кивнул на офицера и принялся за свое обычное дело.

В конце апреля 1944 года наша гвардейская дивизия была передана в состав войск Первого Белорусского фронта. Я стоял у открытой двери теплушки и с грустью смотрел на проносившиеся мимо степные просторы Днепропетровщины, Полтавщины, Черниговщины... Прощай, Украина, с твоими бесконечными степями, широкими шляхами, обильно политыми солдатским потом и кровью! Сколько наших бойцов полегло в твоих безлесных балках, в тополевых левадах, у синих речек, в седых ковыльных степях!

Ранним утром эшелон разгружался на станции Новозыбково, на Брянщине. Здесь расквартирован штаб нашей 20-й армии. Резиденцией штадива и разведроты стал поселок Шеломы. От него до города рукой подать: всего пять километров.

Памятным остался для меня первомайский праздник: командующий 20-й армией генерал-лейтенант А. А. Лучинский вручил мне и моему товарищу сержанту разведчику Василию Петрову орден Ленина и медаль «Золотая Звезда».

Короткой была наша передышка в Шеломах. В конце мая дивизию направили на передний край, в район Жлобина.