Другое русское посольство поехало к венецианскому дожу. Это было важно в связи с турецкой опасностью. А посольство Павла Менезиуса отправилось в Вену и Рим. Правда, там вышла накладка — Менезиус на русской службе уже перешел в православие и отказался пройти обряд целования папской туфли. А без этого, по протоколу Ватикана, обойтись было никак нельзя, и прием у папы Климента X не состоялся. Но и папа теперь был настолько заинтересован в связях с Россией, что дипломатического скандала не случилось. Сошлись на том, что переговоры пройдут в Москве, куда Рим пришлет своего посланника.

А вот урегулирование с Турцией чуть было не сорвал Разин. В Риге он собрал банду в 2 тыс. человек, построил челны. Связался с воронежскими купцами Гордеевым и Хрипуновым, которые ссудили ему под будущую добычу порох и свинец. И решил все же рвануть в море «за зипунами». Но атаман Яковлев о походе узнал, и казаки в низовьях Дона преградили Стеньке путь, не позволив нарушить царский указ. Тогда он повернул назад. Поднялся по Дону и через Иловлю перемахнул на Волгу. И началось! Банда обнаружила большой караван судов, который вез хлеб и товары, принадлежавшие царю, патриарху и гостю Шорину. На стругах везли и осужденных, сосланных в Астрахань. Разин захватил и ограбил караван, гребцов и ссыльных включил в свой отряд, а с купцами, приказчиками и охраной зверски расправился. Их пытали, выведывая, нет ли спрятанных денег, а потом убивали. Стенька лично сломал руку одному из монахов, приказав затем бросить его в воду. После этой «победы» он дерзко проскочил мимо Царицына — пушки в крепости оказались не заряженными, и обстрелять эскадру не смогли. В Черном Яру Разину встретился ехавший в Москву воевода Беклемишев, его ограбили и избили.

Власти сперва недооценили опасность, выслали небольшие отряды. Их «воры» разбили и разогнали. Тогда из поволжских городов стали стягивать крупные силы стрельцов и солдат. Банда боя не приняла, волжскими протоками скрытно проскользнула мимо Астрахани и удрала в море. Разграбила рыбные ловы и двинулась на Яик. Романтизировать фигуру Стеньки, как делали наши дореволюционные интеллигенты, нет ни малейших оснований. Он стал обычным пиратом без намека на честь и совесть. Напал, например, на ногаев. Кроме еды и ценностей отбил у них партию русских пленников. И что же сделал «освободитель»? Мужчин взял в свое «войско», а женщин и детей… перепродал калмыкам.

Поднимаясь вверх по реке, он достиг Яицкого городка (Уральск). Комендант, стрелецкий голова Яцына, закрыл перед ним ворота. Но Разин упросил, чтобы впустили несколько человек — помолиться в церкви. Впустили. Они захватили ворота, и в городок ворвалась вся орда. Учинили жуткую бойню — вырыли большую яму, и стрелец Чикмаз, согласившийся быть палачом своих товарищей, на краю обезглавил Яцыну и еще 170 человек. Остальной части гарнизона Стенька предоставил выбор — примкнуть к нему или уйти в Астрахань. Большинство выбрало второе. Отпустили их безоружных, а в пути догнали, напали ночью на спящих и вырезали. Лишь несколько человек сумели спрятаться и удрать. Но и эта трагедия еще не вызвала жесткой и быстрой реакции правительства. До столицы вести дошли не сразу, была уже глубокая осень, пошла переписка с Астраханью о том, что случилось и какие меры предпринять.

Москва в это время была отвлечена событием, как представлялось, куда более важным — прибыло польское посольство Бростовского и Беневского для ратификации Андрусовского договора. Встретили их чрезвычайно пышно, по высшему разряду. С плохо скрытой завистью поляки описывали выстроенные в их честь великолепные войска: стрельцов и пехоту, тяжелую и легкую артиллерию на лафетах, отряды «тяжелой конницы, сияющие изящностью шишаков и остального вооружение наподобие наших гусар», «легкоконную дружину всадников, одинаково вооруженных и одетых» — это была «учебная команда военного искусства».

Целью переговоров стала не только ратификация перемирия. Ордин-Нащокин реализовал свою давнюю идею о союзе с Польшей, и с послами было выработано и подписано Московское Союзное постановление. Согласно которому в случае нападения турок и татар «на государства обоих государей или которого ни есть из них на одного», они будут бороться совместно. Договорились, что для этого русское 25-тысячное войско будет готово соединиться между Днепром и Днестром с таким же по численности польским войском «на очищение Украины от татар и еже привести непослушных к послушанию казаков» (имелась в виду протурецкая группировка Дорошенко). Условились и о том, чтобы следующим летом организовать переговоры со Швецией по проблемам балтийской торговли — двум державам совместно нажать на Стокгольм и принудить к уступкам.

4 декабря 1667 г. состоялся заключительный прием в Кремле. Выступили не только царь, канцлер и поляки, но и два царевича. 13-летний Алексей Алексеевич произнес длинную речь по латыни и по-польски, приветствие на польском языке говорил и 6-летний Федор. И послы писали, что он «кажется принцем отменных способностей». Речи царевичей бьищ не случайными — дипломатам намекнули, что государь не будет возражать против избрания одного из своих сыновей на польский престол, если получит «истинное прошение». А когда после приема послы уединились с канцлером, он неофициально развернул перед ними более широкую перспективу: не пора ли, мол, двум державам объединить усилия «по славянскому делу»? На свете-то вон сколько стран, населенных славянами — все земли «от Адриатического до Германского моря»! И если бы Россия и Речь Посполитая объединились (например, путем избрания на польский трон царевича), то вряд ли какой неприятель смог бы им противостоять… Впрочем, поляки сослались на отсутствие полномочий обсуждать такие вопросы. Пообещали лишь передать их своему правительству.

Царей допетровской Златоглавой Руси у нас принято представлять сугубо иронически. Сидел он, дескать, на своем престоле, отягощенный какими-то бармами, шапкой Мономаха, державой, скипетром, золотыми цепями — скучно, примитивно, никакого тебе настоящего «блеска». Однако современники считали иначе. Британский посол Карлейль восхищенно писал: «Царь, ослепительным сиянием подобный солнцу, самым величественным образом восседал на троне со скипетром в руке, увенчанный короной. Его массивный трон был сделан из позолоченного серебра, а спинку украшала причудливая резьба и пирамидки. Приподнятый над полом на 7 или 8 ступеней, трон придавал монарху сверхъестественное величие. Его корона, надетая поверх шапки, отороченной черным соболем, была вся усыпана драгоценными камнями, а ее конусообразная вершина заканчивалась золотым крестом. Скипетр тоже весь сверкал драгоценными камнями, как и все царское облачение сверху донизу, включая бармы».