– Все мы живем во взаимопроникающем мире, – проговорил я. – В моей стране многие из высоколобых перестали смотреть французские фильмы, когда на смену тонкому, изящному французскому юмору, неповторимому и отточенному, пришли эти кривляющиеся клоуны… Как их, а, Луи де Фюнес, и не стыдится позорить частицу «де», тоже мне – дворянин, Пьер Ришар… Правда, общая посещаемость французских фильмов возросла. Понятно, за счет извозчиков, которым именно такой юмор понятен.

Он кивнул, в глазах грусть:

– Что делать, это и есть издержки демократии. Голосуют, как у вас говорят, рублем. Но сейчас, я слышал от своего атташе по культурным вопросам, положение выравнивается?

– Точно, – сказал я торопливо, – как раз и хотел об этом сказать! Причем без потери посещаемости, что удивительно. Даже нашим извозчикам осточертели голливудские боевики, похожие один на другой, как желуди с одной ветки. Уже все ржут над их штампами, дуростью, хотя, если честно, смотрят, гады, а французские фильмы… заметьте, без всякого выделения им какой-то форы, за последние три-четыре года удвоили, а в столице и вовсе утроили свое присутствие!

Он засмеялся, с удовольствием потер ладони одну о другую, словно прямо в вертолете пытался разжечь огонь.

– А знаете, чего это нам стоило? Французское киноискусство едва не рухнуло. Мы поступили не совсем, так сказать, демократично, чем вызвали недовольство за океаном: поддерживали свое кино финансами, а в кинотеатрах ограничили показ американских фильмов. До дебатов в парламенте доходило, правительство обвиняли… в чем вы думаете?

– В фашизме, – ответил я уверенно. – Старый козырь дураков, которым размахивают так часто, что сами же и деноминировали.

– Вы правы, в фашизме. И еще во многих нехороших вещах. Заодно, чтоб жизнь медом не казалась. Но – выжили. Теперь даже наши извозчики, как вы их называете, наконец ощутили, хотя пока что смутно, что наше кино все-таки выше классом. Хотя голливудское, при всей пустоте, все же зрелищнее. Но мы, правительство, решили не поддаваться этому требованию народа: panem et circenses, хотя, конечно, это отступление от демократии… Кстати, как вам это зрелище?

Я придвинулся к окну. Внизу совершенно бесшумно проплывает центр Парижа, так тихо, словно мы двигаемся на воздушном шаре. Ощущение такое, словно несметная стая белоснежных лебедей опустилась на синюю гладь бескрайнего озера: ветерок весело треплет бело-сине-красные флаги России на всех столбах, домах, у входа в магазины. Вообще, нет такого места, куда бы могли прикрепить флаг и не прикрепили.

– Невероятно, – ответил я искренне. – Честно говоря, не ожидал. Спасибо! Ей-ей, щас выроню скупую мужскую слезу.

– Не надо, – предупредил он весело. – Прожжет пол, а потом кто знает, что натворит… А посмотрите вон туда! Видите массивное здание красного цвета? Из красного кирпича, но оно не случайно такое красное!

– Почему?

– Это здание Коммунистической партии Франции. Как вы знаете, это была самая крупная коммунистическая партия Европы.

– А сейчас?

– Не поверите, но и сегодня самая-самая, хотя уже не столь мощная. Правда, в других странах вообще завяли. Ваш генсек Сталин был первым, кто принял дела России близко к сердцу, кто принялся укреплять именно ее, а не пытаться совершить мировую революцию, как пытались Ленин и Троцкий. Наша компартия была создана еще при Ленине, но разрослась при Сталине. Когда весь мир принялся поддерживать и помогать первому в мире государству, взявшему курс на построение справедливого строя! Весь мир, в смысле, лучшие люди всех стран тогда поддерживали СССР, мы об этом говорим с гордостью. Во всех странах вслед за Францией создавались коммунистические партии, что вели пропаганду идей коммунизма…

Я слушал внимательно, переспросил:

– Проводите параллель? Имортизм победил в России, а в остальных странах обломает зубы?

– Насчет других не знаю, – ответил он легко, даже слишком легко, – но у нас, увы, имортизм не пройдет. Хоть и говорят, что Франция – полицейское государство, но для французов имортизм – слишком далеко от демократии.

– А если люди выберут сами? – спросил я.

– Фашизм тоже выбрали сами, – возразил он живо. – И Гитлер не захватывал власть, его избрали на честных и открытых выборах абсолютным большинством голосов! Но по фашизму нанесен удар такой колоссальной силы, что теперь на все, что нужно опорочить, достаточно указать пальцем и крикнуть: «Фашизм!», чтобы моментально было уничтожено, смешано с грязью, оплевано. Неважно, что фашизмом можно назвать и ловлю бабочек, срывание цветов, любование вечерними закатами… к примеру, приплести, что Гитлер был неплохим художником и часто рисовал закаты солнца. Как вы понимаете, для меня идеи имортизма очень привлекательны, но я – политик, более того – выражаю волю избравшего меня народа. А народ, сами понимаете, из чего состоит и чего жаждет… Потому вам так и завидую!

– Серьезно?

– А как иначе? Я, если хотите, имортист. Честно-честно. Но я не вижу, чтобы я смог набрать в правительстве хоть сколько-то голосов в поддержку вашей заманчивой идеи…

Я засмеялся:

– Все-таки заманчивой?

– Конечно, – ответил он убежденно. – Вообще-то, я не сомневаюсь, что имортизм победит! Это неизбежно. Во Франции уже возникают кружки, общества, даже просто движение за внедрение идей имортизма – тоже неплохо.

Я сказал многозначительно:

– Странно, что идеи имортизма не возникли именно в США, Германии, Франции. Особенно во Франции, где уровень культуры просто заоблачный.

Этьен засмеялся:

– Коммунизм, судя по теории, должен был победить в США, Германии, Франции и других промышленно развитых странах, верно? Западное общество слишком погрязло в болоте сытости и потребительства. Только две страны сохранили высокий потенциал духовных исканий: Израиль и Россия. Моя Франция, увы, барахтается, борется за выживание. Я имею в виду в духовной сфере. Да в последнее время мощный всплеск в исламских странах. Так что вы сейчас как стремительно растущий ребенок, на которого… скажем помягче, с немалым подозрением смотрит вооруженный до зубов гигант из-за океана… Он вас может прихлопнуть одним ударом. И прекрасно понимает, что имортизм будет развивать не подброшенные им дурацкие телешоу, а высокие технологии. И уже через несколько лет соотношение сил может измениться очень резко… У нас надежды на движение имортистов не только в России, а как раз в США.