— Кто подарил?

— Хорош человек! — ещё шире улыбнулся Стёпка и вспомнил лохматого рабфаковца Колю. Ничего, что отругал его Коля, ничего, что назвал «паразитом Советской власти». Поживём, увидим. Стёпка ещё покажет, какой он паразит!

Марека достал из серебряного портсигара папиросу, закурил.

— Сымай курточку, мальчик, — ласково проговорил он, дымя папироской.

— Зачем? — удивился Стёпка и почувствовал, как у него тревожно ёкнуло сердце.

— Посмотреть интересно… Какая прочность, какая кожа… Что-то она на клеёнку смахивает… Да… похоже, из клеёнки…

— Настоящая она, — обиженно воскликнул Стёпка.

— Что ты говоришь? Дайка я гляну… Ну, сымай… сымай, крошка, — Марека швырнул папиросу, придавил её ногой и повернул Стёпку к себе. — Вот… вот… давай я поможу тебе снять…

И он сорвал с упиравшегося Стёпки куртку.

— М-да… — сказал он, разглядывая её со всех сторон. — Вполне приличная куртка. Её в ремонт отдать — будет вещь что надо. Сейчас примерим.

Он надел поверх засаленного дамского жакета куртку. Кровь так и хлынула в лицо Стёпке.

— Отдай! А то пожалеешь! — хриплым голосом крикнул он и, не помня себя, бросился на Мареку. — Отдай, гад! Отдай… Мне комсомолец подарил её.

Стёпка извивался в крепких лапах Мареки, а тот, оскалив зубы и грозно глядя на беспризорников, презрительно цедил:

— Шкура! Продать братву хочешь?.. Ну… ну чего брыкаешься? И нашто тебе эта куртка? Што ты понимаешь в хороших вещах, босяк?

Марека с силой отшвырнул Стёпку.

— На, бери свою спецодежду, — и он бросил ему кацавейку.

Стёпка сел на платформу, обхватил руками голову. Тяжёлая обида клубком подкатила к горлу. Много было у него в жизни горьких, трудных минут. По неделям куска хлеба не видел, тифом болел, попрошайничал, однажды чуть ли не насмерть расшибся, не раз его били. Но такую жестокую обиду испытал он в первый раз. И в первый раз в жизни Стёпка заплакал. Не из-за кожанки, из-за другого, из-за того, что вместе с ней, с этой потёртой кожанкой, уходила из Стёпкиной жизни великая мечта о море. Он знал, что теперь больше не придёт в Николаевский парк. Ведь Инка первым делом спросит:

— Стёпка, а куда ты дел куртку?

Не придёт он никогда и к ней домой, в её уютную комнату, где так много книг и висит в чёрной раме портрет красного командира. И не придётся ему сказать рабфаковцу Коле:

— Ты меня назвал когда-то «паразитом Советской власти». А теперь я штурман дальнего плаванья. Но я не забыл твою куртку. Я пришёл тебе отплатить и могу тебя взять на свой корабль в дальний рейс. — И вспомнив, как Коля искал в сундуке кожанку, как ласково сказал ему: «Носи, браток, на здоровье!» — Стёпка скрипнул зубами и встал с панели.

— Убью Мареку, — решил он.

Он не остался ночевать в логовище, а всю ночь бродил по городу, а на другой день пошёл на Галицкий базар. У самого входа стояли ряды со снедью. Стёпка протиснулся к торговке, перед которой были разложены на блюде большие куски жареного гуся, и в то время, когда она отсчитывала кому-то сдачу, протянул руку к блюду.

— Караул! — истошным голосом завопила торговка.

Прибежал милиционер, крепко обхватил Стёпку за плечи и повёл с собой. Сзади бежала толстая торговка и осыпала мальчика сокрушительными проклятиями. Он шёл, опустив голову, глядя себе под ноги. От парусиновой туфли оторвалась подмётка, и он ступал босой ногой по снегу.

Десять дней Стёпка просидел в ДОПРе, а на одиннадцатый, когда его повели в приёмник, удрал. Он пошёл на набережную и долго смотрел на замёрзший, скованный плотным слоем льда Днепр. Потом побродил по Владимирской горке. За то время, что он сидел в ДОПРе, он раздумал убивать Мареку. Единственное, чего Стёпка хотел, это никогда его больше не видеть. Никаких у него не было мыслей, никаких желаний, кроме одного, — раздобыть хоть кусок хлеба. Так и не достав хлеба, он пришёл вечером к палисаднику возле Андреевского собора и уселся на скамейке в беседке. Беседка прилепилась к низенькому забору, отгораживающему садик от двора. Всё, что там происходило, Стёпке было хорошо видно. Вот хлопнули двери дома, и выбежала девочка. Глаза у неё выпуклые, испуганные, на спине болтается худенькая косица. Женщина, похожая на татарку, что-то кричит девочке вслед. Что именно — Стёпка не слышит.

Ух, как свистит, как завывает ветер в верхушках голых деревьев! Стёпка подтыкает со всех сторон кацавейку, втягивает голову в лохмотья. Намокшие ноги горят от холода. В небе мерцают далёкие звёзды. Мальчик закрывает глаза и чувствует, как его укачивает мягкая морская волна. И снится Стёпке, что стоит он у штурвала большого белого корабля. Вокруг море — ласковое, голубое. И такие же глаза у высокой девушки, которая стоит рядом со штурманом. Глядя вдаль, штурман говорит ей:

— Я буду вас любить до гроба.