– Ах, господин президент, – ответил Карашахин проникновенно, – это значит, что с этого года начинается размножение поколения, родившегося здесь. И при этих темпах триста тысяч превратятся в три миллиона уже за жизнь одного поколения. А три миллиона – это… это Эстония и Латвия, вместе взятые!

Он двинул пальцем, изображение моментально сменилось, Карашахин сказал ровным голосом:

– Выступления духовного главы кобызов Али Аддина. Они его называют верховным муфтием, хотя среди муфтиев, я проверил, такой не числится.

Я отмахнулся:

– Признание других богословов не так важно, если признает народ. И слушается. Ведь слушается? То-то же. Хорошо, давайте.

Худой мужчина с пылающим взором, возраст средний, лицо заостренное вперед, с резкими чертами, явно не диетой держит фигуру, орлиные блестящие глаза, буквально завораживающие, в гипнотизерах такому бы цены не было, смотрит прямо в экран, голос звучит с пылкой благодарностью:

– Я посетил все села, где сейчас расселяются кобызы. Моя душа потрясена, а благодарное сердце не находит слов, чтобы выразить всю полноту чувств, которую испытываю… которую испытывает каждый кобыз к русскому народу!..

Он выглядел прекрасно, на мой придирчивый взгляд, эдакий Моисей, выведший народ из узбекского плена, но если люди Моисея после сорокалетнего скитания по пустыне, добравшись до зеленых просторов Палестины, начали жечь города и села, убивать всех людей, скот, рубить сады и ломать жилища, то кобызы пришли, как погорельцы, а русское сердце чувствительно, как у всякого бедняка к другому бедняку, которому, оказывается, еще хреновее…

– Русские люди приютили нас, – продолжал муфтий, – обогрели и накормили. Обогрели своим сердцем, приютили в необъятной России, наполнили наши души чувством благодарности к великому русскому народу, такому щедрому, великодушному…

Павлов бесстрастно молчал, поблескивал темными глазами. А Громов хмыкнул, толстые губы раздвинулись в сардоническую усмешку:

– Приютили… это от нашей бездумной щедрости. Американец погорельцу деловито подыскивает работу, а наш русский снимает последнюю рубаху и бездумно отдает. Насчет земли еще смешнее. Русские и не понимают, что они в самом деле приютили, дали кобызам землю.

– Но как же…

– А русские никогда не считали ее своей. Всегда княжеской, барской, помещичьей, колхозной, а теперь снова государственной… Так что, по мнению рязанцев, кобызы как бы захватили чужую, государственную, а не их землю, русскую…

Карашахин двинул пальцем, изображение прервалось.

– Дальше в том же духе минут двадцать, – сказал он хмуро. – Не буду отрывать от важных… скажем даже, государственных дел, Агутин, вы бы хоть бутылку под стол, перейдем сразу к последнему выступлению, состоявшемуся вчера.

На экране тот же муфтий, я бы не назвал его раздобревшим, все такой же худой и хищный, с пылающим внутри огнем, что сжигает внутренности и выдает себя неестественным блеском глаз, но все же иной, почти не постаревший, хотя восточные народы сжигают себя быстрее живущих в северном климате. На этот раз на плечах дорогой халат, переливается серебряным блеском, словно солнечные зайчики по бегущей воде, на голове роскошная чалма с зеленым верхом и крупным красным пером.

Карашахин подвигал изображение, явно пропуская цветистое вступление, картинки исчезали, появлялись, наконец осталась, где муфтий говорил приподнято и торжественно:

– …спасибо за возможность жить своим укладом, по своим обычаям, за возможность изучать свой язык, свою культуру. У нас маленький народ, но с великим и гордым прошлым, мы не хотим, чтобы молодежь забывала о наших обычаях, потому просим позволить не только совершать обряды по нашим обычаям, но и позволить вести судебные дела в соответствии с обычаями нашего народа…

Громов буркнул:

– Это кровная месть, что ли?.. Или умыкание невест?

– Тихо, – шикнул Забайкалец. – Тебе бы только невест умыкать…

– Наши обычаи, вы сами видите, не давали ему раствориться среди других народов в течение тысячелетий…

– Ага, миллионов лет, – снова буркнул Громов.

– Не завидуй, – шикнул опять Забайкалец.

– Это я завидую?

– Ты.

– С чего бы это? Наша история тоже длинная! Вот когда этруски и пеласги…

Я сказал раздраженно:

– Умолкните или выставить? Пеласги!

– …на всех поселениях, где живут кобызы, – продолжал муфтий. – или где их количественно больше. А в тех селениях, где русских больше, можно проводить референдум со свободным волеизъявлением: какой суд они предпочитают – российский или кобызский?

Павлов ругнулся:

– Сволочь! По самому больному месту. Наша юриспруденция самая нелепая! Конечно же, русские предпочтут кобызскую.

– А какая она? – спросил Забайкалец.

– Да какая разница? – огрызнулся Сигуранцев. – Любую возьми, не глядя, уже лучше нашей. Кобызы уж точно убийцу не станут осуждать на два года с отбыванием в камере с телевизором и правом досрочного освобождения!