– Помню, все помню. Застал…

– Мы, политики, видим реальную картину. Человек таков, каков он есть. Не ангел, но и не свинья. А так, полуангел-полусвинья. Свинью надо выдавливать силой, репрессиями, жестокостью. Если же все оставить только на «сознательность», то свинья очень быстро задавит ангела в человеке, и тот станет двуногой свиньей, что мы и видим на примере тенденций развития западного мира. Дмитрий Дмитриевич, вы стоите во главе молодого народа, очень молодого!.. Кто говорит о его древности – плюньте тому в глаза! А вот так, возьмите и плюньте. Хотя бы мысленно. Мы – молоды, у нас все впереди. Надо только не потеряться в лесу, как чересчур отважным детям.

Я сказал с вялой улыбкой:

– Вам здорово доставалось от традиционных историков? За то, что начало русского народа относите к тринадцатому веку?.. Все-таки абсолютное большинство ведет от Древней, то бишь, Киевской Руси! А некоторые так и вовсе ищут корни в скифстве, у пеласгов, этрусков…

Он поморщился.

– Я читал украинских историков, у них даже гиксосы – украинцы. Я не историк, я – ученый. Имею дело с фактами. В первом веке пассионарный толчок в славянском мире заставил их расселиться на огромных пространствах, позволил создать ряд славянских государств, в том числе и Киевскую Русь. Но к моменту вторжения монголов древние русы уже сидели на печах, забыв о великих победах своих дедов, что ходили победоносными походами на Константинополь, в Испанию и другие страны. Увы, князья времен татаро-монгольского нашествия забыли дороги даже в соседнее княжество. Так что новый толчок случился лишь в тринадцатом веке, тогда и появился совершенно новый народ со своими оригинальнейшими поведенческими доминантами. А что язык во многом общий, так у нас он общий и с поляками, и с сербами, но разве это не другие народы?.. Дорогой Дмитрий Дмитриевич, вы все еще ориентированы на Запад, но вы президент народа, который складывался как народ в совершенно других условиях! Это всегда было боевое государство! Боевое государство – вооруженное, постоянно боровшееся на два фронта. Только в России сословия различались не правами, а повинностями. Каждый либо оборонял государство, либо кормил обороняющих. Были командиры, солдаты и работники, но не было граждан, все граждане – солдаты или работники. А как иначе? В тыща пятисотом году в Италии и Германии жило по одиннадцать миллионов человек, а в России даже в тысяча шестьсот семьдесят восьмом – всего лишь пять с половиной миллионов жителей!.. Россия зародилась как осажденная крепость и существовала так все века, постоянно отражая натиск извне. Вы знаете, что только в период своего становления, то есть за двести тридцать четыре года, это с тысяча двести двадцать восьмого и по тысяча четыреста шестьдесят второй год, Россия вынесла сто шестьдесят внешних войн? И так длилось постоянно. Выжили только за счет того, что у этой крепости всегда был военачальник, который обладал неограниченными полномочиями карать и миловать, посылать на смерть, будь это солдат на стене крепости, работник в поле или боярин в своей усадьбе…

Я поморщился:

– Это было давно.

– Но было, – сказал Карелин.

– Мир меняется, Генрих Артемович, – возразил я мягко.

– Дмитрий Дмитриевич, – сказал он, – согласитесь с тем, что европейцы могли заниматься внутренними разборками, в любом случае оставаясь европейцами. Даже когда чья-то область переходила из-под контроля Германии к Франции или Испании, а потом возвращалась после кратковременного пребывания в какой-нибудь Бургундии. Но Россия выдерживала постоянное давление кочевников, а менталитет кочевого народа требовал полного уничтожения побежденных. Вспомните кочевых евреев, что вторглись в Палестину! Они уничтожали не только женщин, детей и стариков, но даже скот и зерно, заменяя все своим. Такая ситуация на границах требовала жестокой системы государственной власти, и она на протяжении всей истории России твердо и вполне сознательно, заметьте себе, поддерживалась всем населением России!

– Сейчас мир иной, – повторил я.

– Однако народ тот же, – напомнил он. – А он… я не скажу, что не может жить самостоятельно, но привык, это в крови, что всю тяжесть решений несет правитель. Вам любой скажет, даже враг, что всеми успехами в войнах и завоевании огромных пространств Россия обязана исключительно жесткому централизованному правлению! Без твердой верховной власти Россия давно бы исчезла. Да-да, исчезла бы в том же году, в каком ослабела бы эта власть. Сейчас как раз это и происходит, а не исчезла сразу лишь потому, что мир, как правильно говорите, иной. Не набросились сразу, не вломились наполеоновскими колоннами, а начали завоевание другими методами… Но все-таки начали, а исход может быть только один: исчезновение России.

Я вяло отщипывал виноградины, в ярком свете лампы они просвечивают таинственно и зовуще, внутри покачиваются темные зернышки, полупрозрачные волокна, а во рту растекаются изумительно сладким и нежным соком.

– Презрение к русскому заложил первый крупный западник, – сказал Карелин. – Да, Петр Первый. С его твердой руки хорошим стало только то, что походило на западное. Началось с насильственного бритья бород и одевания на западный манер, продолжается и сейчас, когда русский писатель безумеет от счастья, что его книжку переведут и опубликуют в какой-нибудь зачуханной Голландии, где Петр Первый работал плотником. Как же, на Западе признали! То, как относятся к его книжке здесь, в России, не так волнует, здесь – быдло, а вот чтоб похвалили на Западе, где высшая раса… Понятно, что и любые высказывания Запада принимает как откровение Божье, тут же начинает проповедовать сам, искренне полагая, что это и его убеждения, что должен навязать их всем в России, этому тупому быдлу, этим косоруким русским, а сам он уже почти не русский, его признают как более высокого, чем просто русский, его почти принимают за иностранца – высшая награда!

Я опустил голову, стыдно, каждое слово жалит, жжет, как раскаленное железо.

– Да, увы… кое-кто даже имена меняет, чтобы под иностранцев косить.

Он провожал меня до машины, придержал за плечо. Его обычно мягкое и донельзя интеллигентное лицо стало твердым, жестким, словно высеченным из гранита грубыми инструментами молотобойца.

– Дмитрий Дмитриевич, – сказал он настойчиво, – в России не должны сменяться правители. Не должны!.. Ротация президентов, как в Европе, для России – гибель. Это говорю я, демократ и противник тоталитаризма. У нас не было европейской феодальной системы, когда король – всего лишь один из феодалов. У нас правитель – всегда рулевой на корабле. Все остальные – команда. Никаких вольностей – мы в походе! И чем круче капитан, тем больше побед. Кого наша русская интеллигенция поносит больше всего? Правильно, Ивана Грозного и Сталина. Кровавые диктаторы, мол. Западу они особенно ненавистны, ведь Иван Грозный в разы (несколько раз) расширил Россию, завоевав Сибирь и обеспечив выход русским на Дальний Восток, а затем и к Тихому океану, а Сталин прибавил еще территорий, отхватив у побежденных, да еще и расширил влияние России на две трети земного шара!

Шофер округлил глаза, боялся шевелиться, пугающе огромный академик, которому только вслед Одиссею скалы швырять в море, держал меня, как кот, закогтивший мышь, и говорил громко, настойчиво, убеждающее:

– К Петру Первому отношение интеллигенции двоякое, согласен. Он хоть и погубил народу побольше, чем Иван Грозный… на одном только строительстве Петербурга больше, чем Иван Грозный в войнах, но зато – первый из западников. Не будем трогать ориентацию… я имею в виду ориентацию на Запад, а вовсе не то, что привычно имеется под ориентацией, – разве не железом и кровью Петр завершил то, что начал Иван Грозный: прорубил окно в Европу? Разве не Петр Первый объявил себя императором, а Россию империей? Дорогой Дмитрий Дмитриевич, поройтесь в истории: только при царях-диктаторах Россия крепла и раздвигала рубежи. Более того, только при царях-диктаторах расцветали наука, искусство, строились театры… Вы можете себе представить, чтобы Петербург построили при царе-демократе? При царях-демократах Россия всегда терпела поражения, сдавала позиции. Соседняя Польша, у которой и населения побольше, и сама побогаче, но, на свою беду, приняла демократию, даже короля – всенародным дворянским собранием, но прав все равно ему никаких, – эту Польшу постоянно терзали и раздирали смуты, войны, ее били все соседи! Сейчас смешно, что Польша была крупнее и сильнее, но когда у нас ненадолго воцарилась демократия – поляки тут же вломились к нам, как в свой хлев, пьянствовали и бесчестили наших женщин даже в Кремле!..

– Хорошо бы, – сказал я невольно, – чтобы так же и закончилось. В смысле, как с поляками в Кремле.

– Нас и шведы били, – продолжал он. – И все почему? Да была в Швеции демократия, была. Грызлись на своем крохотном шведском дворе, что под копытом нашего коня поместится. А молодой наследник престола по имени Карл потихоньку собрал силы, произвел переворот и взял всю власть в свои руки. Абсолютную власть. И с тех пор бил более крупных соседей и расширял владения. Крохотная Швеция в одночасье стала грозной и пугающей силой. Разбил он и Польшу, где демократия, разбил походя и Россию, где почти что демократия в то время. И тогда молодой Петр, как и Карл, берет всю власть в свои руки… Известно, что получилось.