Шрифт:
Холодный сок приятно ожег горло, провалился в пищевод. Я неотрывно смотрел в ее нежное лицо, заглядывал в блестящие смеющиеся глаза, старательно любовался нежным румянцем, усиленно двигал ноздрями, улавливая ее зовущий запах молодой и полной юной жизни самочки, мой разумоноситель проснулся и начал отзывать массу крови из головы, перенаправляя поток горячей тяжелой жидкости ниже, к развилке.
ГЛАВА 2
Отдышавшись, я некоторое время еще лежал, крепко держа Риту в объятиях, хотя инстинкт требовал вскочить, ведь главное дело сделано, к этой самке интерес уже утерян, надо другую, но сперва жареного мяса… Однако, повинуясь более высоким рефлексам, уже приобретенным, все сжимал ее разогретое тело, ибо в самках волна затихает медленнее, а по сегодняшним ритуалам разумоносителей сразу вскакивать и одеваться – уже некая грубость.
Тяжелая кровь чресла покидала быстро. Первая волна разумности ударила в голову, и я сразу же ощутил стыд и потребность заняться чем-то более высоким, нужным. Ведь семя уже в ней, в теплом лоне размножалища, а мне теперь надо бдить и охранять, добывать и расширять власть, захватывать новые места для пастбищ…
Тьфу, я же не зверь и даже не кочевник! Теперь все иначе, а в ее лоне нет никакого семени. Это называется безопасным сексом. Инстинкты обмануты, кровь прилила уже не к гениталиям, а к коре головного мозга, и я спросил, все еще поглаживая ее потную кожу:
– Помнишь, ты говорила про Аристотеля?
– Про Онассиса? – переспросила она, не открывая глаз. Потом ее веки поднялись, открывая изумительно красивые глаза, чистые, как белоснежный фарфор, с едва уловимой голубизной, крохотными кровеносными жилками, а радужная сетчатка излучала нежный голубой свет. – Или его наследников?
– Нет, про другого, – сказал я с неловкостью. Поторопился, она еще не вышла из сексуального состояния. – Про того, который учил Александра.
Она скосила глаза, юная мордочка смешно сморщилась, я поспешно отогнал образ сморщенной старческой плоти с дряблой кожей и склеротическими пятнами.
– А… тебе духовного восхотелось!
– Ну…
– Да не стесняйся, я ж читала про особенности мужской потенции. Ощущение бесцельно потраченного времени, потребность вскочить и мчаться на охоту. Ах ты, зверь с высшим образованием! Но только еще с работающими гениталиями. Ладно, а почему бы тебе тогда не рассмотреть такую модель… Существует некий мир. Совершенный и единственный. Он отбрасывает тени. Одна из этих теней – наш мир. В этом мире существуют люди, которые пытаются отобразить мир в картинах, фото, кино, музыке… Это уже тени самих теней, понимаешь?
Я попытался представить такой мир, тут же неприятный холодок сперва коснулся шеи, словно незримый зверь обнюхивал мне затылок, потом ледяная струйка пошла просачиваться в позвоночник.
– Здорово… – прошептал я. – Это ты сама придумала?
Она оскорбилась:
– Ты что же, не считаешь меня красивой?
– Да нет, что ты…
– Так зачем же приписываешь мне такие умности?.. Просто мне повезло или не повезло, как смотреть, родиться в старой профессорской семье. Все эти аристотели и платоны с детства! А в школе хоть и не была отличницей, но серебряную медаль получила. И еще помню кое-что из школьной программы о философии Древней Эллады. Это так называемый мир идей Платона, не слыхал?
Я осторожно вытащил руку из-под ее головы. В таких случаях берут пачку сигарет, начинается долгий ритуал вытаскивания этого легализированного наркотика в сигарете, разминания в пальцах, затем щелчок зажигалки, раскуривание, все это время длится многозначительная пауза, за время которой даже дурак придумает что-то умное или хотя бы найдет, как перевести разговор на другую тему, не теряя мужской гордости.
– Что-то в голове вертится… – признался я осторожно. – Но я думал, что это не то мир Асприна, не то Желязны… Неужели древние греки…
– Ужели, – сказала она милостиво, – но только старые и уродливые. Атлеты и герои не сушили кудрявые головы над загадками бытия. А ты еще не стар и не уродлив… Правда, может быть, у тебя какие-то скрытые комплексы?
Мой разумоноситель автоматически ощетинился:
– Почему так?
Она милостиво объяснила:
– Только ущербные люди занимаются философией. А остальные просто живут. Жизнь коротка.
– Коротка?.. Ах да.
– И от нее надо брать все, – сказала она убежденно. – В той, другой, жизни этого уже не будет.
Я спросил невольно, не хотел, но вырвалось:
– А что будет?
Она пожала плечиками, круглыми и блестящими, с безукоризненно чистой кожей:
– Как говорится, никто не вернулся из той, другой, жизни, чтобы поведать и похвастать. Одни говорят – черти с вилами, другие – ангелы с арфами, а теперь модно вещать про долгий полет в трубе, яркий свет… А дальше, мол, рассмотреть не успели…
– Почему?
– Реанимировали, – пояснила она. – Клиническая смерть длится сколько-то там минут, а полет в трубе… ну, наверное, чуть дольше.