Фарамунд сказал со злостью:

— Это я уже недавно слышал. Но на их руинах возникали такие же!

Редьярд взглянул с таким удивлением, словно конунг усомнился в существовании коня, на котором сидит.

— Конечно. А как иначе?

Фарамунд стукнул кулаком по седлу:

— А я хочу — иначе!..

Редьярд сказал уже спокойнее, хотя и с прежним огнем в глазах:

— Хотеть — это одно, а вот реальность...

Желваки вздулись под кожей, глаза Фарамунд вперились в линию горизонта с такой силой, что в том месте показалось пылевое облачко.

— Не знаю, — ответил он зло. — Но из моего хотения что-нибудь да выйдет!

Эта весна и лето для Брунгильды Белозубой тянулись, как никогда, мучительно долго. Она получила все, о чем мечтала: даже не бург, а свой город, в котором быстро росли мастерские кожевников, оружейников, виноделов, в пекарне день и ночь полыхал огонь, хлеб пекли вкусный, с румяной коркой, как она любила с детства, а мастерицы шили ей платья, какие только она желала.

Фарамунд отбыл, оставив Римбург в ее полное владение. Тревор подмигивал: как она сумела окрутить свирепого конунга, заставила выполнять свою волю, на что она надменно улыбалась, но в груди росла злость. Это не она заставила могучего воителя выполнять свою волю, а он продемонстрировал полнейшее равнодушие к богатствам и землям, бросив ей такой огромный кусок!

Бросил и пошел дальше. Навстречу славе, навстречу почестям и ликующим крикам влюбленного в него войска. Навстречу захватам, когда пылают города, когда врываются во дворцы, убивают мужчин, а рыдающих женщин распалено насилуют прямо на трупах их мужей. А самых знатных привязывают на постелях, чтобы всякий франк мог насладиться сладкой плотью нежных патрицианок...

Слухи доходили редкие, с большими перерывами. Дважды, правда, сообщали, что Фарамунд разбит, а сам он пал в сражении. В Римбурге повисало тревожное ожидание, Тревор ходил мрачный, говорил успокаивающе, что такова судьба всех отважных воителей, что первыми бросаются в сечу. И хотя Фарамунд в бою как сам дьявол, но и дьяволу не уберечься в сече от брошенного в спину топора или метко выпущенной стрелы. Рано или поздно все герои гибнут, только погань живет и плодится...

С облегчением вздыхал один Редьярд. Он не скрывал своей любви к Риму, римским порядкам и обычаям, и всякий натиск на римское был для него как нож в сердце.

Правда, следующие гости с юга приносили вести, что это не Фарамунда разбили, а Фарамунд разбил огромные армии, не его убили, а он сразил в поединке сильнейшего богатыря из войска противников, и теперь грабит очередной город, вывозит золотые кубки и прочие золотые изделия, переплавляет и складывает в золотых слитках, чтобы с обозом отправить в Римбург.

Потом пришло сообщение, что Фарамунд на зиму, скорее всего, останется в тех краях, которые завоевал. Брунгильда почувствовала, что сердце на какое-то время перестало биться, а дыхание остановилось. Значит, она больше не увидит этого надменного конунга? И она отныне... свободна?

После этого сообщения прошло несколько дней. Тревор ходил задумчивый, наконец пришел в ее покои, пожаловался:

— Я знаю, тебе бы его больше не видеть... Да и мне, если честно, без него спокойнее. Весь Римбург считает меня уже хозяином, все слушаются как самого Фарамунда. Но все-таки неловко...

— В чем?

— Понимаешь, за эту зиму на наших... и соседних землях подросло еще несколько тысяч горячих голов! Руки чешутся, мечи у всех, то и дело выдергивают из ножен. Как бы не пошли сбиваться в шайки да грабить... Я пообещал замолвить за них слово, когда конунг прибудет на зимовку. Да и не только они... С севера подперло племя вислян, это из готов, из какой только дыры они так и вылезают целыми толпами?.. Тоже просятся к Фарамунду. Еще бы! Все хотят служить самому удачливому, а Фарамунд добычу вывозит обозами...

Она спросила, затаив дыхание:

— И что же ты хочешь?

Он бросил на нее взгляд исподлобья:

— Да пришел посоветоваться.

— О чем, дядя? Я в воинских делах не очень разбираюсь...

Ее голосок был сладкий, невинный. Тревор засопел, стул под ним угрожающе поскрипывал, а огромные руки на столешнице беспокойно двигались.

— Девочка моя, — сказал он, наконец, с неловкостью. — Ты знаешь, как я тебя люблю!.. У меня никого нет на свете больше. Если ты не хочешь больше видеть своего супруга, я не стану его уговаривать прибыть на зимовку.

— Дядя, я-то при чем?

— Ну, я же помню наш разговор...

— Дядя, — сказала она с твердостью. — При чем тут я? Надо делать то, что нужно. Забудь о моей неприязни к этому человеку. Он вел себя... разумно. Ко мне не прикоснулся. Да, теперь об этом можно сказать. К нему на ложе я отсылала служанку. Да-да, Клотильду!.. Он проглотил это... если честно, это оскорбление. Что значит, достаточно разумен, и не станет рисковать своими политическими выгодами от нашего брака. Так что я не думаю, что он как зверь набросится на меня, когда слезет с коня. Он вполне довольствуется ласками моей служанки!.. Зато его появление здесь поможет пополнить его войско. Как бы умело он ни воевал, но потери наверняка немалые...