Шрифт:
Заключительная мораль басни весьма недвусмысленно адресована была к «писателю»:
Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь; Но если помолчать вовремя не умеешь, И ближнего ушей ты не жалеешь: То ведай, что твои и проза и стихи Тошнее будут всем Демьяновой ухи.«Беседа» стала вскоре оплотом отживших мнений, литературной реакции, барьером против проникновения новых идей, новых художественных принципов. Попытки «славянороссов» и прежде всего их вдохновителя адмирала Шишкова задержать развитие литературы встретили дружное сопротивление молодого поколения поэтов и писателей, едко высмеивавших «Беседу» и «беседчиков» в шуточных поэмах и эпиграммах. Одной из первых сатирических стрел, направленных в лагерь «Беседы», была «баллада» Батюшкова «Певец в Беседе славянороссов», появившаяся в 1813 году. Она сразу же распространилась в многочисленных списках. Пользуясь формой и размером нашумевшей поэмы Жуковского «Певец во стане русских воинов», Батюшков создал злую сатиру, направленную против «Беседы» и ее участников. Его Певец провозглашает тост, который явился откровенной издевкой над «беседчиками»:
Сей кубок чадам древних лет. Вам слава, наши деды! Друзья! Почто покойных нет Певцов среди Беседы? Их вирши сгнили в кладовых, Иль съедены мышами, Иль продают на рынке в них Салакушку с сельдями. Но дух отцов воскрес в сынах! Мы все для славы дышим! Давно здесь в прозе и стихах, Как Тредьяковский, пишем.Гнедич показал список этих стихов Крылову, и Иван Андреевич громко смеялся, размахивая короткими руками и даже притопывая ногой от удовольствия. Они находились в гостиной Оленина, который хотя и входил в число членов «Беседы», но не разделял воинственных взглядов адмирала. Алексей Николаевич являлся поклонником античности, восхищался русской стариной, но стремился не отстать от века. Он был начитан в немецкой литературе, хорошо знал труды Винкельмана, мечтал о воскрешении русской старины не с топорной прямолинейностью Шишкова, а в новых формах, воспринявших пластическую красоту античности. Оленин высоко ценил Гнедича, Батюшкова, Озерова, видя в их творчестве осуществление своих идеалов, старался поддержать их и помочь в житейских делах. Иван Андреевич был откровенен с ним, охотно выслушивал советы маленького человечка, живого и быстрого как ртуть. Прослушав «Певца» Батюшкова, он не удержался и прочел новую басенку о «Беседе» — «Вельможа и философ». Под вельможею подразумевался Оленин, который неоднократно выражал свое возмущение бесплодием и схоластикой «беседчиков»:
Вельможа, в праздный час толкуя с Мудрецом О том, о сем, «Скажи мне, — говорит, — ты свет довольно знаешь, И будто книгу разбираешь: Как это, что мы ни начнем, Суды ли, общества ль учены заведем, Ну не успеем оглянуться, Как первые невежи тут вотрутся? Неужли уж от них совсем лекарства нет?» — «Не думаю, — сказал Мудрец в ответ, — И с обществами та ж судьба (сказать меж нами), Как с деревянными домами». — «Как?» — «Так же: я вот свой достроил сими днями; Хозяева еще в него не вобрались, А уж сверчки давно в нем завелись».Иван Андреевич не обманывался в том обществе, которое его окружало. Он сохранил свое по-мужицки отрицательное отношение к аристократам, кичащимся своим происхождением, ведущим паразитическое существование за счет народа. На чинном и торжественном заседании «Беседы» Крылов как-то прочел с душевным удовольствием злую, насмешливую басню про гусей:
Предлинной хворостиной Мужик Гусей гнал в город продавать; И, правду истинну сказать, Не очень вежливо честил свой гурт гусиной…Гуси жалуются прохожему на то, что мужик ими помыкает, не смысля того, что они не простые гуси, а потомки тех гусей, которые когда-то спасли древний Рим. Однако прохожий дает достойную отповедь чванливым и глупым гусям:
— «А вы хотите быть за что отличены?» — Спросил прохожий их. — «Да наши предки…» — «Знаю, И все читал; но ведать я желаю, Вы сколько пользы принесли?» — «Да наши предки Рим спасли!» — «Все так, да вы что сделали такое?» — «Мы? Ничего!» — «Так что ж и доброго в вас есть? Оставьте предков вы в покое: Им поделом была и честь; А вы, друзья, лишь годны на жаркое».Крылов не побоялся выступить против чванных аристократических гусей, которые находились перед ним. Заключил он свою басню простодушно-лукавым признанием:
Баснь эту можно бы и боле пояснить, Да чтоб гусей не раздразнить.Гуси тут же сидели надувшись, блестя брильянтами, орденами. Они не пожелали признать себя в персонажах крыловской басни, но втихомолку ворчали, что сюжет, избранный баснописцем, неприличен, а самая басня мужицкая, грубая. «Ну, что это за татарское просторечие: „Предлинной хворостиной мужик гусей гнал в город продавать“. Хворостина, гнал, гурт гусиной — так только мужики разговаривают…» — перешептывались важные господа и дамы, сидевшие в мягких, удобных креслах. «А что за варварские звуки: „гу-гн-г-гу-гу“ — так только гуси гогочут, а пиит должен писать стихи, полные благозвучия!»
«Квартет»
Все были недовольны. Дворяне и военные — разговорами о реформах, Сперанским, дружбой с Францией во главе с «узурпатором», захватившим власть законного короля. Купечество и ремесленный люд — блокадой, при помощи которой Наполеон пытался подорвать могущество Англии. Крестьяне — все возраставшими оброками и поборами. Слухи о конституции будоражили столичные салоны, вызывали негодование среди аристократии. Император желал снять с себя часть ответственности, не уступая полноты власти. Было решено создать орган, который, имея некую видимость власти, служил бы ширмой, отвлекал бы недовольство на себя. Создан был Государственный совет, ставший как бы первым, пробным шагом к конституции. Собственно, кадры этого нового учреждения уже сложились в департаментах и канцеляриях министерств, и реформа имела лишь внешний, формально-бюрократический характер. Тем не менее открытие Государственного совета было обставлено с большой торжественностью.
В девять часов утра 1 января 1810 года к собравшимся в зале Сената членам Государственного совета прибыл Александр I и обратился с речью, сочиненной Сперанским и собственноручно выправленной императором. Император долго говорил о значении Государственного совета, бытие коего «отныне станет на чреде установлений непременных и к самому существу империи принадлежащих». Однако за этими пышными фразами не скрывалось никакого конкретного содержания. По окончании речи император повелел Сперанскому, назначенному на пост государственного секретаря, прочитать манифест и список председателей департаментов.