Словом, начал работать вплотную, чему радуюсь и, кажется, не один я. Здесь мы пробудем числа до 8-го декабря, т. е. в Софию выедем и 10-го собираемся улететь, если раньше ничего не сотрясется.

Как вы? Храни вас Бог!

До свидания.

Виктор и Мария Семеновна».

Без даты, на новогодней почтовой открытке:

«Дорогие Юля! Женя!

Ну, вот еще один год убавился из нашей жизни, а горевать или радоваться тому — и не знаешь. Такие времена наступили, что в иной раз вспомнишь библейскую проповедь о Страшном Суде: „и тогда живые станут завидовать мертвым“. Во всяком разе, будучи днями на могиле Ирины, я поймал себя на мысли, лежит вот тихо под белым снегом и не мучается, ничто ее не тревожит.

Но раз Новый год наступает, то хоть здоровья можно пожелать друг другу, уж не богатырского, а хотя бы на сегодня, а завтра, чего Бог даст.

У нас хорошая зима после длинной и прекрасной осени.

Сегодня — 15, солнечно и все буржуи на лыжах в горы, в лес, а наши рабы в очередь с сумками.

Я почти не работаю, замучило высокое давление, начинается уже с утра, с больной головой за стол не сядешь. Кисну. На сердце муторно. Ребятишки растут непослушные, учатся плохо, эгоистичны, совсем не понимают своего сиротского положения.

М. С. сдает совсем. Что с нами и с ними будет, один Господь ведает. Да уж что будет, то и будет. Из Союза писателей я вышел. Ну, их всех к!..

Целую — Виктор».

«Дорогие Юля и Женя!

И мы поздравляем вас с праздником, уже наступившим. Бог даст хоть вам весну и тепло. У нас продолжается зима и сегодня, в ночь на 2-е мая, выпал глубокий снег на с трудом распустившиеся подснежники и зазеленевшую чуть травку. Предчувствие беды и конца света, томящее нас и меня в частности, постоянно и гнетуще, обретает все зрительные уже формы. Не думал я, как и все россияне, что разрушение наше надвигается так скоро и будет столь стремительно. Все казалось где-то за дальней горою, а оно уже шло, двигалось вокруг нас и в нас самих, но мы всегда умели не замечать гадости и неприятности вокруг себя. В жмурки, как дети, играли, вот и доигрались.

Мне вчера стукнуло 67 лет! Это много, и хотя жизнь пронеслась, как на салазках и все под гору, была она все же ничего, насыщенная всякой всячиной, и приключения в ней были, но была и работа по сердцу, и счастье бывало, и горе, но главное — была природа, походы по лесу, по горам и весям, ночевки и рыбалки на реке, замечательные люди, все было.

Спасибо жизни! Может, она мне позволит и роман закончить, тогда и совсем удовлетворен буду бытием своим, хотя работа тягостна, изнурительна. Воскрешать войну и все, что было на ней и вокруг нее, задача для моего возраста почти непосильная. Но работа над первой книгой идет к концу, одолеть бы вторую и там уж третью, хочешь не хочешь, а делать надо.

Шолохов молодец был, в 26 лет начал свою Великую эпопею, вот она у него и получилась яркая, всесветлая, озорная, страшная, многокровная и полная художественной энергии, а на моей книге лежит мрак и усталость, неизбежные спутники возраста.

Ну, как Бог велит. Сам хотел „дозреть“, подойти ко главной книге, как велели большевики, „во всеоружии“, вот и подошел!

Уметь — мало что умею и кровь остылая, в сердце глушь, тоска и как переусердствую, а иначе работать не умею, сразу тошнота подступает, голова болит и кружится.

Прошлым летом я долго жил в Овсянке вместе с Полькой, чтоб М. С. легче тут было. Наша Поля скучать не даст и всегда грязная, как поросенок, вот и на фото выставила грязную чушку.

Сейчас она или точнее — бабушка заканчивает первый класс и говорит: „На фиг она мне, эта ваша школа, я играть хочу“. Ну, а как же потом-то? „А я замуж выйду и сразу на пенсию…“ Вот такой хороший план у человека!

Бабушке очень трудно с нею, да никуда не денешься, надо и эту лямку тянуть, пока живы, но что потом с ними будет? Со всеми ими и с наши детьми тоже? Вот породили общество! Никакой уверенности в завтрашнем дне, полное банкротство.

Ну, ладно, чего-то я разлился, а хотел-то всего лишь комментарий к фотке написать.

Бывайте здоровы! Съезд наш все переносят и переносят, значит, увидимся не скоро.

Обнимаю и целую вас обоих — Виктор.

2 мая 1991 г., Красноярск».

К письму приложена открытка с рисунком В. Каневского «Сойка». На нем — пометки Астафьева. К голодному птенцу с открытым клювом по стрелке приписано: «Это Женя», другая стрелка указывает на сойку с бабочкой в клюве и рядом надпись: «Это Юля». На обороте короткий текст: «Женя! Юля! Вот так вот вас изобразил художник и тут уж ни убавить, ни прибавить…

Нежно Вас обоих целую. В.».

«Дорогая Юля! Дорогой Женя!

Вот долеживаю я в больнице положенное, появилось у меня тут свободное время и решил вам маленько „прописать про свою жизнь“, как говорят у нас в деревне.

Жисть как жисть, идет и все в одном направлении. Отрешившись от всяких союзов и борьбы за несчастный народ и Родину посредством пустопорожней болтовни, решил я заняться делом наиболее необходимым этому самому народу и Родине, т. е. своим делом и думаю, что в этом и есть спасение — всякому своим делом заниматься, а коли сил достает, помочь ближнему своему заниматься этим же.