Беседа с Веховым настроила Гуляева на оптимистический лад. Он узнал многое из жизни Константинополя и почувствовал больше уверенности в себе.

«Есть люди и тут, есть», — повторял про себя Гуляев. Больше всего ему понравилась смелость Вехова, его стремление вернуться домой, в родную станицу на Кубани.

— Полковник Николай Петрович Погорский, — снисходительно протянул руку немолодой высокий мужчина с поседевшими висками.

— Николай Васильевич Гуляев…

— Оба Николаи, — услужливо заметил присутствовавший при этом знакомстве полковник Кретов, на квартире которого в Константинополе происходила эта встреча.

— Рад познакомиться с вами. Я уже слыхал от Сергея Николаевича, что вы приехали сюда в возбужденном состоянии, и как нам сообщил наш общий друг капитан — приехали ругаться и очень сердиты. Но я с удовольствием выслушаю вас.

Погорский уселся в мягкое кресло, раскрыл блокнот, приготовился слушать с карандашом в руке.

— Николай Петрович, ряд серьезных причин заставил меня выехать к вам. Бабич вернулся тогда с неутешительными результатами. В организации создалось тревожное положение. Мы связаны с вами больше двух лет, но, извините, топчемся на месте. Люди должны быть убеждены, что зарубежная эмиграция работает в одной упряжке с нами. На Северном Кавказе Погорский и Кретов неизвестны никому, но мы убедили своих, что вы — люди с положением в монархическом движении. Нам до поры до времени верили, хотя вопросы задавали. Из семи человек мы выросли в организацию, насчитывающую пятьдесят троек, около ста пятидесяти человек, и до двух тысяч учтенных сочувствующих.

— Да, вы проделали большую работу и заслужили благодарность великого князя. Будете награждены по заслугам, когда он сядет на трон в России. Мы не забудем тех, кто помогал его завоевать, — сказал Погорский.

— Спасибо, Николай Петрович. Я думаю все же, что мы заслужили другое отношение и сейчас.

— Позвольте, о чем вы говорите? — возмутился Погорский, бросил блокнот на стол и заходил нервно по комнате, натыкаясь на стулья.

— Разрешите мне, Николай Петрович, последовательно изложить вам все, чтобы картина была ясная.

— Я вас слушаю, — с раздражением бросил Погорский, откинув голову назад и заложив руки за спину.

— Вы сами заявили, что успех нашего дела — в руководстве центра из Константинополя, в соединении двух сил — внутренней и внешней. Знаю, что вы никому не доверяете и обещали приехать посмотреть на нас. Вы сами настояли устроить в Тифлисе явки. Мы их устроили, затратили много средств, надолго оторвали людей от семей. Я уже не говорю, что обещали выслать деньги… Не прислали.

— Ничего подобного, деньги высылали, — остановился Погорский около Гуляева и готов был его разорвать на части. — Но человек, который был послан к вам, не прошел из-за того, что перевалы были под снегом, и, как видно, он струсил. Мы с Лебедевым послали к вам много людей. Среди них известный вам Малогутий, преданный человек. Вы это знаете, — кричал Погорский.

— Малогутий — мальчишка и не авторитет. Возглавил бандитскую группу в горах. У нас таких тоже можно найти, но мы их сдерживаем. Бандитизм позорит наше движение. Он осточертел населению. А полковник Лебедев посылает Малогутия, — повысил голос Гуляев. — Кстати, господа, я привез, не без риска, отчет Малогутия. Прошу…

Погорский с брезгливым видом, неохотно взял помятые листы, пробежал их:

— Кому нужен этот отчет? Его автор нарисовал неприглядную картину. Это не ново. Нужно другое — уверенность и сила. Конечно, автор не может быть авторитетом, но он может быть полезным вашей организации, как член ордена «Союз верных» и как беззаветно храбрый человек.

— Позвольте заметить, что беззаветная храбрость несовместима с разбоями. Мы постоянно рискуем жизнью ради высших интересов России, а вы называете подвигом, что Малогутий приехал в Россию с пустыми руками и застрял в горах с набегами на станицы. Как же вы тогда расцениваете нас, ездящих к вам, и не с пустыми руками?

— Затея с Малогутием больше казаков, чем наша. Лебедев действовал по их поручению, — уточнил Кретов.

— Мне кажется, что вы не совсем понимаете наше положение. Его трудно отсюда представить. Иначе, как понять, что вы посылаете к нам людей, а они не являются, дают о себе знать через сомнительных лиц? Так недалеко и до провала, — возмущался Гуляев. — У нас раздаются голоса: не лучше ли слушать только атаманов Улагая и Вдовенко?.. Должен сказать, что авторитет эмиграции в России падает, меньше людей верят в то, что там остались люди, способные возродить Россию. Все это и заставило меня приехать к вам, Николай Петрович…

— Николай Васильевич, — перебил Погорский, — из ваших слов я заключаю, что у вас существует недовольство и даже озлобление на меня лично.

— Нет, Николай Петрович, не к вам лично как к человеку, а как к одному из руководителей.

— Я не вижу моей вины, из-за которой вы так резко наступаете на нас, — сказал Погорский. — Даже Бабич и тот был более сдержан.

— Хуже того, наши люди убеждены, что вы считаете нас шпионской организацией, которая не успевает выполнять ваши задания. А мы считаем себя политической организацией. Бабич привез от вас двенадцать пунктов задания. Вы связались еще и с англичанами, которые, как мне сказали, обещают платить больше, чем Жоссе, и уже даете задание по Туркестану, не спрашивая, сможем ли мы его выполнить, есть ли у нас для этого средства.

— Как же так? — сразу вмешался Кретов. — Ведь я дал слово англичанам, что они получат материалы. Под мое обещание они ассигновали в течение трех месяцев по семьдесят пять фунтов. Николай Васильевич, вы ставите меня в неловкое положение. Они мне доверяют, верят нам — и вдруг… Вы же знаете, что значит слово офицера.

— Сергей Николаевич, вы беспокоитесь, чтобы не подорвать свой авторитет среди англичан, а мне кажется, что в первую голову нужно побеспокоиться о сохранении своего авторитета среди нас.