— Да это ты про кого же? — спросила Юдиха, покончив с мытьем пола и присаживаясь на скамью к столу против него. — Слушаю я, не пойму, про что это ты онучу-то жуешь?..

— А тебе что?.. Ты молчи… ты меня не серди… все вы сволочи, потаскушки. Ты как об себе понимаешь, а? Вдова ты, а?.. Небось, думаешь, кто я, а?.. Живу по-хорошему, а? Честная ты, честная!

— А тебе какое дело до меня… Ты что надо мной, начальник какой приставлен, аль муж? Может, и не один есь… тебе како дело?.. Боюсь я, что ли?.. Я хозяйка!.. Вот она, кружилочка-то, не тушилочка, собственная… Кого полюблю, тот и мой!..

— Ах, — обтирая рукавом рубахи глаза, с улыбкой произнес Левон. — Ах, вы, оглашенные!.. Полюби теперь меня… А?

Юдиха засмеялась.

— А жана-то? — сказала она. — Она те убьет, а мне глаза выцарапает… За что тебя любить-то?.. Денег, что ли, много, аль красив больно?.. Много вас таких-то!.. А ты вот что: пей скореича, да ступай, с богом… время уж… гляди, вечер… ступай к жане… Ишь ты, раскис, как мухомор от дождя… Смотреть-то на тебя тошно!.. Оботри сопли-то!..

— Ты мне про жану не говори… не вспоминай! — закричал он вдруг, ударяя кулаком по столу. — Не вспоминай!..

— О, как страшно!.. Испугал!.. Тише, военный!.. Что та-ка твоя жана за барыня?..

— Убью! — заорал Левон и сшиб со стола кулаком бутылку на пол. — За-а-душу!..

— Ах ты, пес слюнявый! — вскочив с места, в свою очередь завизжала Юдиха. — Ты чего ж это посуду-то бьешь, а? Выжрал дарма — скандальничать, приставать… аль я какая, а? Да я тебя засужу, чорта!.. Отдавай деньги, лошак!

— Каки деньги? За что? Вот чего не хошь ли? Сво-о-ло-чи! Кустовки проклятые… зауголки!

Он поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, точно его кто толкал то в один бок, то в другой, пошел к двери.

— Ах ты, дьявол косматый!.. Чортушка! — завопила Юдиха и ударила его обеими руками изо всей силы сзади в спину.

Он ткнулся вперед, стукнулся головой о дверь, отшиб ее и вылетел на мост…

— Вот тебе, чорту, за это! — закричала Юдиха, ткнув его ногой в бок. — Всякой придет, лается!.. Иди, пока цел, а то, истинный господь, изворочаю поленом до смерти и в ответе не буду… Косматый чорт! Я вить тебе не жана далась!..

Левон поднялся и, не обращая на нее никакого внимания, бормоча что-то под нос, шатаясь, вышел на улицу.

Солнце село… смеркалось… было совсем тихо…

Из-под горы в деревню гнали скотину… Голодные овцы бежали впереди, останавливаясь, тараща удивленные глаза, и блеяли жалобными, точно плачущие дети, голосами. Бабы закликали их по дворам: «Барашк, барашк, барашк!» И громко и отчетливо раздавались их голоса в чистом и чутком воздухе.

Левон шел среди улицы в гору, кидаясь из стороны в сторону, точно играл в жмурки, стараясь поймать кого-то… бормотал про себя… останавливался., приплясывал… пел:

привлекая на себя общее внимание бывших на улице баб и ребятишек.

Придя домой, он молча с трудом залез на печку, лег там, уткнувшись головой в задний угол к трубе, и сейчас же уснул.

Видя его в таком состоянии, Агафья ничего не сказала. У нее точно что-то оборвалось и похолодело внутри. Она тихо и горько заплакала, сознавая и как будто чувствуя, что на нее и на мужа благодаря ей надвинулось, как черная туча, огромное, непоправимое, злое горе…

Плача, с опухшим, избитым лицом, постаревшая и осунувшаяся, начала она «убирать» скотину. Привычное дело, которое она «обвертывала круг пальца», не спорилось теперь и валилось из рук.

Все ее хозяйство: корова, лошадь, теленок, овцы, куры, все эти плошки, ложки, лоханки, чугуны, ухватья, — все как-то сразу отошло от нее, сделалось чужое, ненужное…

— Господи, батюшка, господи, батюшка! — с каким-то ужасом шептала она, толкаясь, как круговая овца, по двору. — Что ж теперича будет-то?.. Что я наделала-то?.. Что я, сука, наделала-то? Не нужна я теперича ему… попротивела я ему… Опоганил меня, разбойник… разлучил с мужем… разбил закон, мошенник!.. О, господи, батюшка! О, господи, батюшка! Не верит он мне… думается ему… И зачем я, дура, сказала?.. Молчать бы мне!.. Как жить-то теперича, господи! Руки на себя наложить… в удавку лезть?.. А мальчика-то?.. А Спирька-то на кого останется?.. Царица небесная, матушка, вразуми, услыши!.. Заступница, матушка!..

А Спирька, тоже с опухшим от слез лицом, ходил за ней «по пятам», не отставая, повторяя сквозь слезы жалобным голосом:

— Мамка, об чем ты?.. Родная, не плачь! Мамынька, не плачь!

Глядя на него, Агафье делалось еще тошнее и мучительнее.

Управясь кое-как по хозяйству, подоив лягавшуюся, худую, доившуюся только тремя сиськами корову, попоив теленка, она «вздула» огонь и начала стелить на полу постель для Спирьки. Ей хотелось уложить его пораньше. Она боялась, что храпевший на печке муж проснется, слезет и, злющий, с похмелья, начнет лаяться, и тогда уже мальчишку не уложить.