Пальцы в самом деле разжались, но в тот момент ветер уже не терзал так люто, а резкие падения в пустоту сменились мелкой тряской. Он мысленно попрощался с Итанией, его тело сползло по гладкой чешуе, почему-то ветром не швырнуло… но падал он бесконечно долго. Ударился о твердое, распластался, уверенный, что уже мертв, а это в нем живет и чувствует только душа. В стороне грозно простучали огромные когти. Земля вздрогнула, качнулась. Там же звучали голоса. Он прислушался, узнал Аснерда, Вяземайта и даже Конста.

Приоткрыл один глаз. Прямо перед ним худой красный муравей упорно затаскивает в щель коротенькую жирную гусеницу. Гусеница извивалась и очень не хотела в щель. Голоса Аснерда и Вяземайта звучали громче. Он решился повернуть голову.

Дракон лежит, вытянув шею, голова на камнях, глаза закрыл, из ноздрей вырываются клубы горячего пара.

Придон со стыдом и неимоверным облегчением понял, что сорвался с дракона, когда тот уже бежал здесь, по этой каменной площадке, гасил растопыренными крыльями скорость. И падать пришлось всего с высоты седла, а то и вовсе, сказать стыдно, стремени…

Он повернул голову, как раз чтобы увидеть, как озябшая Яська сползает с драконьего загривка. Стыд стегнул Придона с такой силой, что сквозь стиснутые зубы протиснулся стон, этот же стыд пронзил тело больнее вражеского копья, что проникает в живот и рвет внутренности, и превратившееся в ледяную глыбу тело начало разгибаться. Все трещало, разламывалось, а промерзшие насквозь кости звенели, как сосульки. За время перелета костный мозг превратился в ледяные шарики, перекатывался внутри полых труб, размалывал в кровяную труху красные кристаллики.

Нечеловеческим усилием он заставил себя подняться. Руки почти не двигались, он поискал остатки веревки, но, видимо, она превратилась в лед и рассыпалась еще там, наверху. Он слышал по шороху, что ноги Яськи уже коснулись земли.

Постанывая сквозь зубы, он с огромным усилием заставил выпрямиться согнутую, как у старика, спину. Развел плечи, затрещало, на землю осыпались мелкие льдинки. Ног не чувствовал, вместо них два негнущихся бревна, зато бок дракона вот рядом, раздувается и схлапывается, как у коровы. Придон протянул руку, такую же бесчувственную, как и все тело. Пальцы ощутили тепло и толчки под толстой кожей чудовищного зверя.

Послышался скрип снега. Яська шла от головы дракона, меховой капюшон отбросила на спину, на ходу тряхнула головой. Волосы метнулись из стороны в сторону золотым огнем, глаза смеются, вся она свеженькая, уютная, наверняка там, под меховой шубой, очень теплая и мягкая.

– Ну как летелось? – крикнула она еще издали.

Придон страшился оторвать руки от дракона, но и стоять так глупо, с трудом похлопал по истончившимся внизу чешуйкам, погладил, с еще большим – усилием расцепил смерзшиеся губы:

– Хороший дракон. Она фыркнула.

– Все артане такие разговорчивые?

Сверху показались ноги Аснерда. Он слезал аккуратно, мешок под мышкой, другой рукой цеплялся за выступы. Очутившись внизу, зябко передернул плечами.

– Ну и холодно же у вас! Или, пока мы летели, здесь наступила зима?

– Зима? – удивилась Яська. – Зимой сюда не попасть даже драконам!

Вяземайт слез тоже степенно, на голове снежная шапка, брови от снега белые, даже волосы на груди покрыты инеем. Он внимательно посмотрел на Аснерда, на Придона, буркнул:

– Да, зря мы не оделись.

Придон ощутил на себе насмешливый взгляд Яськи. Изо всех сил не позволяя себе трястись, он выпрямился и буркнул:

– Не холодно.

На последнем звуке пришлось так стиснуть челюсти, что едва не вдавил зубы в кости. Дрожь шла изнутри, страшная, сотрясающая, там, в костях и промерзшем мясе, холод намного страшнее, чем здесь, на этом заснеженном плато.

Чтобы не выдать себя, он вытащил топор, стараясь не прикасаться к металлу. Аснерд и Вяземайт разговаривали с Яськой, он видел, как указывают на заснеженные вершины. Ее щебечущий голосок тонко звенел, отражался от мрачных стен и рассыпал серебристые бубенцы по толстому слежавшемуся снегу.

Глыбы льда под ударами его топора отламывались со звоном, будто и не лед вовсе, а промерзшие куски металла. Отец однажды рассказывал, что побывал в таких краях, где самое прочное железо на морозе становится хрупким, как тонкий лед. Только бы его надежный топор не подвел, не рассыпался…

Пока рубил, он изо всех сил напрягал все мышцы, задерживал дыхание так, что едва не лопался, в глазах темнело, зато кое-как нагретый воздух начал прогревать замерзший костяной мозг, затем сами кости, а когда тепло пошло в мясо, он подхватил глыбу и понес к месту стоянки.