— Ты знаешь, что родилась в рабочем поселке «Уралмаша»?

— Знаю…

— А потом, через год мы переехали в центр Свердловска.

— Да…

— А еще через четыре года мы уехали совсем из этого города.

— Ну и что? — уже с тревогой спрашивает Юля.

— А ничего, — как можно равнодушнее отвечает Андрей. — Соображать надо. Зачем родители кочуют все время.

— Зачем?..

Наивность сестры обезоруживает Андрея. Он готов расхохотаться, но ведет игру дальше.

— Я знаю фамилию твоих родителей, — понизив до шепота голос, говорит он.

Юля присмирела, уже больше не возражает Андрею, а лишь тихо спрашивает:

— Кто они?

Андрей называет фамилию наших знакомых из Свердловска:

— Лагуновы… Вот.

Потрясенная этим открытием, Юля уходит в свою комнату. Она не раз слышала эту фамилию и начинает перебирать в своей зыбкой памяти всех наших знакомых из Свердловска. Когда уезжали с Урала, ей было шесть, она многое помнит. Так кто же Лагуновы? Тетя Зина? Тетя Зоя? А может, те, что приходили с мальчиком?

Андрей уже убежал на улицу, и спросить не у кого. Дома бабушка, но она плохо знает наших уральских знакомых. Всплакнув над своей горькой судьбой, Юля идет к ней и начинает расспрашивать о Лагуновых.

— А бес их знает, какие они, Лагуновы!.. — отвечает бабушка. — Зачем они тебе нужны?

— Нужны, — чуть не плачет Юля. — А дети у них есть?

— Вроде нет…

Юля, убитая так неожиданно свалившимся на нее горем, уходит. Трагедия разыгрывается несколько часов. Юля роется в завалах наших любительских фотографий и таскает все незнакомые ей снимки бабушке для опознания Лагуновых. Та тоже в тревоге. Но ей, конечно, и в голову не могут прийти те мысли, какие сейчас терзают сердце ее внучки.

— Скажи мне на милость, что там случилось с этими Лагуновыми?

— Ничего…

— А чего ревешь?

— Не реву… Какие они? — И Юля сует бабушке фотографии. — Эти, что ли?

— Откуда я знаю? Я и видела их, может, раз, а может, совсем не видела.

— Все вы меня обманываете. И ты, и мама, и папа… Все, все!.. — кричит Юля и с ревом убегает.

Обстановка долго не может разрядиться и после того, как в доме появляется жена. Юля, наконец убедившись, что она законная дочь своих родителей, берется за уроки, а Андрей сердито ругает сестру. Ему стыдно и обидно, что его, девятиклассника, наказали.

— Я не знал, что ты так потрясающе глупа. Это же надо быть таким лопухом!..

Меня иногда что-то тревожит в современных ребятах. Не всегда могу сказать что, но тревожит. Может быть, они дальше, чем мы, от природы, и не только потому, что живут в городах, среди камня и асфальта, а дальше от природы в душе, меньше радуются дождю, снегу, закату солнца…

Наши дети потихоньку утрачивают ту первозданную детскую наивность и ту человеческую непосредственность, какие мы черпали в постоянном и прямом общении с природой. Ребята слишком быстро взрослеют. Хорошо, что человек раздвигает границы своей сознательной жизни. Но ведь и мы, родители, школа, все, кто призван воспитывать детей, должны непременно успевать за ними. В наше время, наверное, нормально, когда ребенок идет в школу с семи лет, все это так. Но, видимо, школа должна быть несколько другой, ближе стоять к природе, больше учитывать детскую психологию, уроки должны походить на игру, а не на лекции.

Тогда, может быть, и не будет этих тревожных потерь. Никогда не соглашусь, что акселерация (о ней теперь много говорят и часто валят на нее все беды воспитания ребят) обязательно предполагает утрату чисто человеческих, нравственных качеств. Наверно, дети могут воспринимать и значительно больше информации, чем они получают даже в наш век. Все дело в том, на какую нравственную основу падает она. Это главное.

Я сравниваю мою юность с Андреевой. Иногда ловлю себя на мысли: почему так меня тянет к этому? Ведь далеко не всегда сравнения в мою пользу, но я не могу уйти от них. Молодость всегда молодость. И какой бы она трудной и горькой ни была, всегда самое лучшее и светлое время.

Вот почему мои мысли так часто убегают от юности сына к моей, туда, к лету сорок третьего.

…Сегодня солнце как только оторвалось от земли, так и начало жечь немилосердно. Бывают в наших краях такие дни в середине лета, когда на улицу нельзя показать и носа. Перед тобой в сотне метров дрожит и струится марево. Все предметы причудливо изломаны, расслоены, и создается иллюзия, что они плавятся, даже пар струится.

Из-под козырька засаленной кепки гляжу вверх, ищу спасительное облачко, но небо словно раскаленный свод печи. Кажется, плесни в него водой — и оно зашипит. Всего и поработали нынче часа два по холодку, на рассвете.

Пот я уже давно не вытираю — бесполезно. Из-под моей кепки течет и течет. Я ее то снимаю, то надеваю, побаиваюсь бригадира, да и себя жалко. Дня три назад приключилась такая чертовщина. До обеда вот в такой же солнцепек сидел на тракторе — и вдруг у меня все поплыло перед глазами. Хорошо, что успел выключить скорость.

Очнулся на земле. Лицо и грудь мокрые. Рядом тетя Домна, мать Васьки. Здесь же Вера Харламова. Они работают на лобогрейках, которые таскает мой трактор.

Я вскочил, но голова опять закружилась, и меня усадили в тень. Ерунда какая-то: ничего не болит, а устойчивости в ногах нет. Такое состояние, как будто долго кружился на карусели.