Ещё в начале 1990-х я писал: «Законы советской власти тщательно разработаны так, чтобы их выполнение было невозможно. Благодаря этому каждый, кто почему-то власти неугоден, может быть истреблён на совершенно законном основании. А каждый, кто власти пока ничем не мешает, должен от неё постоянно откупаться». Нынешняя бюрократия добавила к этой формуле немногое: сейчас истребляют не столько людей, сколько возможности эффективного хозяйствования. Ради получения чиновником откупного рубля хозяйствующие субъекты теряют от кривых инструкций – по разным оценкам – десятки и даже сотни рублей. Вполне шадриковый коэффициент полезного действия!

Многие – в том числе и некоторые мои знакомые эксперты – считают: выйти из шадрикового тупика можно только назад – в сторону социализма. Увы, и это вряд ли поможет. Не только в силу вышеописанного состояния советского законодательства. Но и потому, что мелкие шалости вроде благосклонного принятия подношений ревизором, зародившиеся ещё задолго до гоголевской пьесы, в советское время никуда не исчезли.

Вряд ли спасёт и дальнейшее развитие капитализма в России. В лучшем случае борьба вокруг разрушительных законов сместится с уровня их применения на уровень их принятия. Например, американская система лоббирования – институционализированной коррупции – уже позволила принять такие шадрикодельные нормы, как печально известный закон о копировании в цифровую эпоху, фактически запрещающий едва ли не любое развитие культуры и творчества (путём выбивания из под ног новых творцов опоры, созданной предшествующими поколениями) только ради того, чтобы в дальнем зарубежье, куда выведены рабочие места, не наштамповали слишком много продукции по американским рецептам, сбивая тем самым её цены (а сверхприбыли нескольких компаний вроде Диснея, зарабатывающих копированием собственных редких творческих удач почти вековой давности – всего лишь побочный эффект).

Шадриковое хозяйство, по словам Крылова, возникло лишь вследствие отсутствия сплава – системы прямой связи производителей с потребителями. Нужно и нам строить качественно новую систему хозяйствования. Тогда варварское разрушение ради грошовой выгоды вернётся в разряд преступлений.

[64]

Один из популярнейших упрёков по адресу советской власти – непрерывно растущее при ней изобилие незавершённых строек. К концу эпохи общий объём их соответствовал нескольким годам напряжённой работы всего строительного комплекса страны. Тем не менее то и дело закладывались новые промышленные и жилищные фундаменты.

Система финансирования строительных работ в последние советские десятилетия поощряла работы нулевого цикла – котлован, фундамент… Трудозатраты там сравнительно невелики: работает в основном техника, управляемая минимальным числом сотрудников. Зато формальный объём работ, исчисляемый кубометрами земляных и бетонных работ, составляет львиную долю всей стройки. Отделочные же работы, в значительной степени ручные, оплачивались сравнительно скромно.

Да и украсть цемент из фундамента проще, чем из стен. Особенно если стены – с завода железобетонных изделий, где учёт куда прозрачнее, чем на самой стройке. Как влияют на планирование подобные неофициальные стимулы?

Но система оплаты строительных работ не раз пересматривалась. Незавершённые же стройки – притча во языцех с самого начала советской индустриализации. Фундаменты и тогда закладывались фантастически быстро: так, роман Валентина Петровича Катаева «Время, вперёд!» (вскоре название стало популярнейшим лозунгом) посвящён технологическому (и идеологическому) процессу достижения рекордной скорости бетонирования фундамента на Магнитогорском металлургическом комбинате. Но монтаж механизмов на новых фундаментах шёл заметно медленнее. А уж освоение готовых заводов растягивалось непомерно. Скажем, Сталинградский тракторный выходил на проектную мощность немногим быстрее, чем строился: он приемлемо заработал года через два-три после официального пуска.

Долгое освоение порождено не в последнюю очередь катастрофической нехваткой квалифицированных кадров. К конвейеру становились вчерашние строительные чернорабочие. Да и на новостройку люди приходили в основном из деревни. Не зря одновременно с индустриализацией началась коллективизация. Устранение межей, укрупнение сельхозугодий позволило применить наиэффективнейшие тогдашние агротехнологии, высвободив множество рабочих рук. Сходное укрупнение – хотя иным методом (в основном – скупкой обанкротившихся ферм) – прошло тогда же и в Соединённых Государствах Америки, где также резко подняло производительность на селе и вывело множество работников в города, позволив в скором будущем – к началу Второй мировой войны – вновь резко нарастить промышленное производство.

Кстати, и в СССР, и в СГА переход к новым агрометодам сопровождался изрядными сбоями производства (но по разным причинам: у нас – неосвоенность технологий, у них – кризисное падение спроса). По самым надёжным оценкам, у нас три миллиона жертв голода (хотя заинтересованные политики говорят и о семи), у них – от миллиона до пяти (там приняты иные методы демографической статистики, так что данных за нужный период маловато).

Но дело не только в нехватке отечественного рабочего опыта. Многие производства запускались столь несинхронно, что немалая их часть поначалу работала впустую. Так, легендарная ДнепроГЭС в первые годы работы оказалась загружена лишь на седьмую долю проектной мощности: ещё только строились новейшие мощные заводы, для чьего энергоснабжения создана одна из лучших и совершеннейших гидроэлектростанций тогдашнего мира. Ярчайший пример ошибок централизованного планирования?

Строительство в те годы уже изрядно механизировано. Наиэффективнейшее оборудование – с электроприводом. Если бы ДнепроГЭС строили одновременно с заводами, потребляющими её энергию, само их строительство заняло бы куда больше времени, да и обошлось бы заметно дороже. Если смотреть с поста директора ГЭС – она и впрямь несколько лет работала неэффективно. Если же исследовать весь производственный комплекс, созданный у днепровских порогов – распределение сроков приходится признать оптимальным.