— В отпуск поедешь! — крикнул Гонтарь.

Воин выхватил сразу с края темный комок, приметался и выронил, и дождался живого стука, чвакнувшего на весь зал. Народ одинаково опустил головы и снова околдованно уставился вверх, я сбежал, ухмыльнувшись Ларионову:

— Рухнула ваша твердыня.

И врезался в шофера, летевшего холуйским скоком.

— Товарищ лейтенант, Клинский приказал вас в Крюковский лес к гробокопателям. Меньше, говорит, народу — больше кислороду. Будет упираться — силой увезем.

Едва тронулись, а уже тише нутро — выломался. Уехать можно и, едва тронувшись, сидя попрощаться.

Осмотрев встречные голые коленки и просвеченные подолы, я потерпел, но все ж вырвалось:

— Константин. Как жена? В баню вдвоем? Небось ух!

— Ну, мы… Да.

— А кто «ух»? Она? Ты?

— Ну, в общем, так говоря… Оба.

Дорога побегала вдоль рельсов и заводов и серым холстом легла среди рощи; холмы, ложбины, зеленые поля, расчленяя серой строгостью, нанизывая домики путейцев у переездов, заправки, хутора, солнце просвечивало сырой лес до дна, — потемнели стволы, проступили ели, кленовые подростки расстелили над травой золотые зубчатые платки — мы катили, протыкая один дождь за другим, пока перед носом не прошмыгнул заяц, за ушами подтаскивая толстый зад, — я сразу вздремнул и почем зря приставал к невесте. Она особо не сопротивлялась. Дура.

— Эта дура у их для воды. Машиной возят. За день нагревается. Снизу загородки из досок, там моются.

— Чего?

— Говорю, бак у их в лагере торчит.

Костлявые волны дубов, сгустившиеся впереди, перетасованы елками и орешником, это Крюковский лес — а лагерь?

Полез, распихивая чертополох и разные травы, третьим шагом махнул мимо земли, хватанул воздух и шмякнулся навзничь на глину, тварина, с обрыва — Костик мне вцепился в загривок, чтоб не сорвался вниз, я тер гудящий лоб, паскуда, и елозил пятками упереться.

— Телелюй! — кряхтел Костик. — Поперся. — И меня вытянул.

Земля обламывалась напрочь, незримо в траве, широким размахом проламывало поле неживым обрывом, сбегавшим полого только у глубокого дна — там выстроились палатки, поблескивали спины, дымила земля, вспархивая с лопат, торчал черный бак, здоровый, как яйцо, из которого вылупится паровоз. Я посмотрел на другой берег, вот он, снова трава, так-то по воздуху — недалеко.

Костик вычищал изгвазданный рукав и корил:

— Пентюх. Дочикался. Видишь, как палатки расставлены. Архитектор руководил. Римский, говорит, город такой.

— Карьер, что ль?

— Говорят, озеро было. Осушили, когда площадку под мясокомбинат искали. А земля никудышная: ползет и ползет. Другие говорят, не здесь было озеро. Каждый дед разное место показывает. Мой дед сказал, тут при давнишнем царе глину брали. Хотели ложить царю печь на весь город. Печь сложили, а тяги не было. Из печи сделали церковь. Не был, не знаю. Этих с птицефабрики нагнали копать. Давай. Вон малый с автоматом — он тропинку стережет.

Часовой махал веточкой на мух. Заметив меня, подобрал ноги с тропы. Я приостановил шаганье.

— Я пошел?

Солдат хмыкнул:

— А мне чо? Туда-то иди.

Я спускался в пропасть, похожую на гроб, подчас бегом — голая глина, раскорябанная зноем в бурые струпья, вдоль тропы щетинилась болезная паутинка травы и пятнели нашлепки высохшего мха, палатки протягивались и тучнели, распирая военные бока — римский город начинался от тропинки, следующий часовой окликал:

— Курить привез?

Остервенел на мой ответ.

— Где ваш шеф?

— Шеф — у бандитов.

— Ну ладно. Где начальник?

— Начальник там, где трудно.

— Ну и воняй тут до пенсии!

Хлоркой несло будь здоров. Два мужика посыпали растворенное отхожее место на четыре очка под надписью «Финиш».

Главной улицей я выбрался к столовой — повариха с загорелыми плечами бросила чистить картошку и вцепилась в меня.

— Приехал? Пойдем сюда. Ты ж во всех понимаешь? — Завела в палатку. — А то сейчас набегут. Тебе ж старая — молодая разницы нет?

— Как сказать…

— Сможешь на раскладушке? Я вот так лягу — тебе низко не будет?

— Как сказать, — как заведенный повторил я, во дела!

— Давай. Пока нет никого. У меня задержка. — Она возилась под фартуком.

— Отставить! — гаркнули в окно.

Ворвался взмыленный кряжистый мужик с восклицанием:

— Прибыл? Ладноть! Прапорщик Свиридов — раскопный комендант.

— Да мы ж с вами играли…

— Точно так. Тут отца родного не узнаешь. — Повариху выпихивал вон. — Он — не женский врач!