— Кто это?

Шохин оглянулся, дождался, когда долговязый скроется внутри склада, и слегка наклонился к Максакову. Шепот его походил на тихое шуршание листвы при полном безветрии.

— Ничего не слышу, Саня. Давай погромче.

— Брат водителя, — Шохин снова оглянулся, словно собирался сообщить судьбоносную для страны тайну, — дома у него живет. Он просто недавно…

— Освободился, — кивнул Максаков. — Это я вижу. За что сидел?

Изумленный взгляд Шохина приятно пощекотал самолюбие.

— Грабеж. Четверик мотал. В «металке».

— Сюда–то зачем притащили? Везите в отдел.

Шохин пожал плечами.

— Если только чтобы опросить. Он неделю как откинулся.

— Тебе работать. — Максаков прикрыл уставшие от мельтешения снега глаза и полез за сигаретой. «Так даже до обеда не хватит».

Скрипнул порог.

— Дай прикурить, пожалуйста.

Вместо Шохина рядом стояла Люда Хрусталева в расстегнутом пальто с сигаретой в руке. Он щелкнул зажигалкой.

— Спасибо. — Она глубоко затянулась и выпустила дым через нос. Густая косметика не скрывала ее шелушащейся кожи и темных полукружий под глазами. К женщинам ментовка была наиболее беспощадна.

— Надо машину осмотреть на стоянке, — Максаков прикурил сам, — на которую сторож показывает.

Ветер бросил снежной крупой Людмиле в лицо. Она то ли сощурилась от этого, то ли просто скривилась.

— Какие основания?

— Показания сторожа.

Она смотрела на кончик своей сигареты. Он знал, что она скажет.

— Я его допрошу, напишу вам поручение, и осматривайте, если хотите. Завтра дело передадут другому следователю, пусть он решает.

Помолчали. Ее сигарета догорела почти до фильтра. Он не удержался от шпильки.

— Раньше ты такой не была.

— Дура была, — она бросила окурок и запахнула пальто, — поздно поумнела.

Он усмехнулся. Она первый раз посмотрела ему в лицо.

— Миша, не надо, а? Двенадцать лет жизни коту под хвост. Что толку? Пахала как лошадь. Каждую копейку считала. Десять лет в одном пальто и дырявых сапогах. Один муж — кобель, другой — алкаш. Сын как беспризорник. Приползаешь в свой коммунальный сарай, чтобы потерять сознание на ночь. Посмотри на меня — уже не встанет ни у кого. Хватит. Пока работу не найду: опись, протокол, сдал, принял, отпечатки пальцев и в восемнадцать пятнадцать домой. Может, еще успею чего в жизни.

Максаков курил и щурился на слепое пуржащее небо.

— Раньше ты такой не была, — повторил он.

Она махнула рукой и повернулась к дверям. Ветер игриво рванул полу пальто. Она обернулась.

— На себя бы посмотрел внимательно. К чему ты катишься, Крутой Уокер? Подумай, пока не поздно.

Максаков улыбнулся. Грустно и ласково.

— Раньше ты такой не была.

Дверь с треском захлопнулась. Скопившийся за последний час на кромке крыши снег обсыпал его как сахарная пудра пышку. Он подумал о том, что она права, о том, что она не права, о том, что сам разберется в своей жизни, о том, что никогда не сможет в ней разобраться, о том, что Сиплый вернется, о том, что он замерз, и наконец о том, что пора идти внутрь.

Первоначальная неразбериха внутри склада уже улеглась. Рабочие сортировали какие–то заготовки, кантовали бочки с лаком и косились на откровенно скучающих постовых. Эксперт возился возле комнаты сторожа, подпрыгивая над бруском, которым была приперта дверь. Со стороны это походило на какой–то ритуальный танец. Максаков искренне заинтересовался, что он с ним делает. Не отпечатки же пытается снять с неровной, шероховатой поверхности. Людмила неторопливо писала протокол. Участковый дремал на скамеечке у стены. Шохин, опера–школьники и долговязый субъект кружком стояли возле штабеля каких–то очередных эксклюзивных досок.

— Значит, уверен, что машину не брал никто?!

Метрах в пятнадцати от них врубили какой–то громкий станок, и Шохину приходилось почти кричать. По выражению его лица было видно, каких сил это ему стоит.

— Д–а не–ет, — долговязый по–блатному растягивал слова, — ни–икт–оо.

— А сам?

— Я–а? Не–а.

— А он часто сюда ездил?

«Дурацкий вопрос, — подумал Максаков. — Он–то откуда…»

— О–откуда–а я–то знаю. Я во–о–бще об этом ме–е–сте сегодня узнал. Я–а откинулся только. Никогда–а здесь не был.

По переносице долговязого катилась капелька пота. Калориферы под потолком изрыгали раскаленный воздух. Максаков снял шляпу и перекинул пальто через руку.

— Что дальше? — спросил у него Шохин.

«А мне–то какое дело? — подумал Максаков. — Завтра я сменюсь, и мне до этой кражи будет как до дискриминации зулусов в Центральной Африке».

— Возьмешь у Хрусталевой поручение и осмотришь фуру. Тщательно. Метр за метром.

Максаков тоже работал десять лет не в штабе, но уподобляться Людке не хотелось.