Шрифт:
— Так у него много врагов, у господина Балдуина?
— Если не считать полиции, педелей, монихеев и городских филистеров, то, наверное, врагов вообще нет. Все веселые братья его любят...
— Ой, да вот он идет! — воскликнула Лидушка, глянув в окно. — А лицо у него — будто ему сразу семь черных кошек дорогу перебежали! Скорее, старина, оставляйте сапоги и выкатывайтесь, если не хотите получить по голове этими же сапогами!
Лидушка повесила изношенный пиджак в шкаф, скорчила гримаску черепу и взяла свою корзинку, тоже намереваясь уйти. Но дверь уже распахнулась. Балдуин быстро вошел в комнату и густо покраснел.
— Что ты тут делаешь? — прорычал он. — Оставь меня, девчонка! Я никого видеть не хочу, слышишь?!
Лидушка заметила, что ее букетик, растерзанный и измятый, еще торчит в его пальцах. Ее черные глаза торжествующе блеснули: так бедный жених был отвергнут! Она раскланялась, насмешливо присев, как это делают барышни.
Едва он остался наедине с собою, Балдуин бросил цветы на пол и в отчаянье растоптал их. Потом он рухнул на стул и тупо уставился в пространство, машинально вертя в руках маленький медальон графини.
А Лидушка подглядела эту сцену в замочную скважину, затем, легкими шагами, насвистывая, она сбежала вниз по лестнице.
— Он сегодня очень злой! — сказала она во дворе старику Факсу. — Я не знаю отчего, но мой мизинец подсказывает, что его красавица сегодня днем ему отказала!
— Верно нашла другого! — проворчал старик и позвал пуделя.
А Балдуин неподвижно сидел на стуле, хотя и слышал этот разговор. Потом все стихло. Он механически раскрыл один из запыленных томов в кожаном переплете, лежавших на столе. Но латинские тексты законов Юстиниана были для него мертвы и чужды, как письмена давно покинутой им страны. Его мозг был странно глух. Внутри него словно крутилось вонзившееся в душу веретено...
Позади у него была безумная жизнь. Он думал: это к лучшему, что оба его родителя успели умереть, мало было им радости от такого сынка! Разве не застрелил он своего лучшего друга из-за пустейшей истории на пистолетной дуэли? Или не сидела сейчас в маленьком городишке среди Судетских гор с ребенком на коленях бледная, изможденная девушка, — с его ребенком?! Конечно, он когда-то ее любил, но теперь воспоминания причиняли ему боль. Но он оставил ее, бросил жить, как придется, и еще посмеялся над ее мольбой: дать ребенку его имя... И, насмехаясь, послал ей старые студенческие стишки:
Не строй печальное лицо, Сокровище мое! У нас не выйдет ничего, Сокровище мое! Что твой папаша мне сулил – То все — под хвост коту! Я не хочу качать детей, И хватит бедных писарей И без меня суду!Правда, он предлагал ей деньги — тогда они еще водились в его карманах! Но она отказалась. Она не взяла ни геллера ни для себя, ни для ребенка. Так и прокутил он свое наследство с веселыми девками и приятелями-корпорантами...
Не думать об этом! Он силился стереть эти мысли, как пот со лба. Конечно, он был сумасбродом, — так что, теперь погибать из-за этого? Или будущее уже не возможно?! Или ему уже никогда не улыбнется счастье?
Он нервно вертел золотой медальон.
Солнце под крышами угасло, ушскатилось к закату. А Балдуину казалось, что он совсем недолго сидит в одиночестве. Часов у него давно не было: вместе с цепочкой и кольцом они сгинули в лавке ростовщика. И он с удивлением услыхал вечерний звон с колоколен. Значит, он, не замечая времени, чуть ли не с обеда просидел на стуле с медальоном графини в руках!
Даже студенческая шапочка осталась на его голове, надвинутая на самый лоб. Как сквозь сон он услышал на улице звуки подъезжающей повозки, которые замерли прямо перед домом. И, опять же лениво, как во сне, он удивился этому редкому в здешних местах происшествию. Может, она и не остановилась вовсе, может, это обман слуха — ведь сегодня такой знойный воздух за окном... Он не слышал шагов на лестнице, но в дверь постучали — глухо, твердо, должно быть — костлявыми пальцами. Три раза...
Балдуин очнулся от оцепенения.
— Войдите! — крикнул он. — Входите, если только вы не ханжа!
Опять стук.
— Да входите же!
И в третий раз.
— Входите, к черту!
Дверь медленно приотворилась. В щель просунулась пергаментно-желтое лицо с доверительной ухмылкой. Балдуин возбужденно вскочил навстречу. Это был Скапинелли. Он был в том же потертом элегантном одеянии, что и в день состязаний в «Трое»; подобострастно ссутулившись и преданно улыбаясь, он подошел к Балдуину, держа обеими руками перед грудью свой цилиндр, точно щит.