Неужели я женщиной был рождени знал материнскую грудь?Мне снился ворох мохнатых шкур,на которых я мог отдохнуть.Неужели я женщиной был рождени ел из отцовской руки?Мне снилось, что защищали менясверкающие клыки.Р. Киплинг. Единственный сын
Юрий НИКИТИН
ПОТОМОК ВИКИНГА
Неужели я женщиной был рожден
и знал материнскую грудь?
Мне снился ворох мохнатых шкур,
на которых я мог отдохнуть.
Неужели я женщиной был рожден
и ел из отцовской руки?
Мне снилось, что защищали меня
сверкающие клыки.
Р. Киплинг, Единственный сын
Весть о случившемся за несколько минут облетела институт, и в лабораторию начали стягиваться потрясенные сотрудники.
Юрий Захаров сидел на подоконнике и смотрел во двор. Суровое скуластое лицо выглядело непроницаемым, в мощной фигуре не чувствовалось ни малейшего напряжения. Больше всего он напоминал в этот момент былинного витязя, который выкроил для отдыха несколько минут между схватками.
Именно это сравнение пришло в голову Говоркову, руководителю группы, когда он ворвался в лабораторию и увидел виновника переполоха.
– Это правда?
– гаркнул он с порога.
Захаров почтительно встал с подоконника, спокойно посмотрел в багровое мясистое лицо Говоркова.
– Правда. Мы зашли в тупик. Опыты над собаками ничего не дадут, пора это признать.
– И ты посмел?
– Нарушить букву инструкции? Да, посмел. Посмел продолжить опыт.
– Мальчишка! Отвагой рисуешься?
За громоздкой тушей Говоркова мелькали лица сотрудников лаборатории. Вскоре в коридоре их набилось как селедок в бочке.
Чувствуя, что ему нужна хотъ какая-то поддержка, Захаров заговорил, глядя в устрашающе багровое лицо с расплюснутым носом и мощной челюстью Говорков в молодости был неплохим боксером, но апеллировал одновременно и к молчаливому большинству.
– Леонид Леонидович, это не рисовка! Наше открытие может повторить судьбу некоторых других изобретений: ученый совет поаплодирует нам за изящную теорию, издаст брошюрку, и этим все кончится. Только потому, что мы уцепились за букву и не желаем спасти собственный препарат!
Говорков тяжело качнулся вперед, прошествовал грузно к столу, опустился в кресло.
– И ты ввел себе антигенид, - сказал он мрачно.
– Непроверенный, не апробированный препарат...
– Мы апробировали его на трех десятках собак! Все они живы и здоровы.
– А тринадцатый день? Почему перестают узнавать?
Захаров пожал тяжелыми плечами.
– Это же просто... Гены продолжают расщепляться, собаки вспоминают все больше и больше прежних хозяев. То есть, хозяев их предков...
– Можешь не объяснять, - сказал Говорков нетерпеливо.
– Они путают нас с прежними. Мы кажемся чужими.
– Это еще нужно доказать.
– Как? Они не делятся впечатлениями. Все реакции в норме. Это не тот случай, когда можно собрать данные по энцефалограммам, температуре или реакциям на раздражители.
На пороге Говорков обернулся, окинул всех недобрым взглядом.
– Присматривайте за ним. А я понесу голову на директорскую плаху.
И вышел, плотно притворив за собою дверь. Захаров перевел дыхание и снова взобрался на подоконник. Там, в институтском садике, начинали цвести абрикосы, зеленела первая травка, порхали бабочки. Сотрудники как блеклые тени неслышно задвигались, стали перемещаться по всему просторному помещению, медленно приближаясь к подоконнику, на котором он сидел. Они напоминали Захарову персонажей из старой затрепанной черно-белой ленты.
Из группы выделилась Таня, худенькая девушка с башней пепельных волос и вечно печальными глазами. Она подошла совсем близко и смотрела снизу вверх в упрямый подбородок этого ковбоя и вечного воина.
– Это правда, Юра? И что же теперь делать?
Она выглядела так беспомощно, что захотелось погладить ее по спине, как, кошку.
– Что делать?
– повторил Захаров.
– Пока включай магнитофон, буду трещать сорокой радостной.
– Ой, сейчас!
– сказала она обрадовано.
Совершенно безынициативная, она высоко ценилась всеми за точное и добросовестное выполнение самых скучных, а порой просто неприятных работ.
Алексей Раппопорт, бледный и утонченный теоретик, принес портативный магнитофон и, пыхтя, взгромоздил на стол.
– Юра, ты очень рискуешь...
– У меня были причины, - ответил Захаров жестко.
Раппопорт боязливо окинул взглядом грозное лицо с насупленными бровями, покосился на сильные руки с тяжелыми кулаками.
– Твой отец?
– Да. И дед. Я хочу знать, почему так получилось. И я узнаю!
– Да, конечно, - прошептал Раппопорт. Он, пощелкал пальцем по микрофону, присматриваясь к мигающему огоньку, ткнул в клавишу с надписью "Запись".
Резко очерченное лицо Захарова вдруг напряглось, окаменело. В мозгу вспыхнули воспоминания: лихая кавалерийская атака на укрепления Врангеля, беспримерный рейд против белополяков и... на взмыленных лошадях стремительный натиск на цепь людей с красными звездами на буденовках... Да, отец как-то рассказывал, что его дед и бабушка в гражданскую оказались по разные стороны баррикады. Потом, через много лет пришлось за это страдать сыну и даже внуку...