Поскольку я собираюсь рассказать об Обществе Послушных, не стоит останавливаться на том, как Ноэль полез в кухонный камин и грохнулся вниз, увлекая за собой три старых кирпича, пустое гнездо и целую тучу золы. Летом кухонную плиту все равно не топят, а готовят в отдельном сарайчике. Не будем говорить и о том, что натворил Г. О. в молочной — не знаю, зачем он туда пробрался, но миссис Петтигрю уверяла, что уж она-то очень хорошо это знает, поэтому она заперла его, приговаривая: коли ему так хочется сливок, он их получит. Так он и просидел в молочной до самого чая. Кошка тоже забралась в молочную (а у нее-то там что за дела?), и когда Г. О. покончил с тем, ради чего он туда явился (что бы это ни было), он вылил все молоко в тазик и принялся учить кошку плавать. Вот глупость! Кошка в жизни не научится плавать, а у Г. О. остались такие ссадины на руках, что, наверное, месяц заживать будут. Я не стану сплетничать о моем брате, тем более, что он еще маленький, и все его затеи ему же и выходят боком, но «по ассоциации», как говорится в книжках, я вспомнил про сливы. Нам запретили трогать сливы, пока они не поспели, и мы их не трогали, кроме Г. О., но это не его вина, а скорее Ноэля, потому что Ноэль сказал ему, что слива вырастет снова, если откусить от нее осторожненько, не до самой косточки, точно так же, как человек не умрет, если только шпага не пронзит ему сердце. И они перекусали все сливы, до которых смогли добраться. Сливы, конечно же, зарастать не стали и так и остались надкушенными.

Освальд ничего подобного не делал, ведь он почти уже взрослый, правда, когда миссис Петтигрю заперла Г. О. в молочной, Освальд решил соорудить ей ловушку — к несчастью, она как раз вздумала надеть свое лучшее платье, а основную часть ловушки составлял опрокидывающийся кувшин с водой. Освальд не имел в виду ничего дурного, но он признает, что поступил легкомысленно и очень сожалел об этом, тем более, что и так ясно: женщин обижать нельзя, особенно в лучшем платье.

Я помню как еще в детстве мама говорила Доре и мне, что надо быть очень вежливыми и внимательными со слугами, потому что эти люди очень много работают, а удовольствия получают гораздо меньше, чем мы. В Моат-хаузе я стал чаще вспоминать маму, особенно в саду. Она очень любила цветы и часто рассказывала нам про большой сад, который у нее был в детстве, и мы с Дорой помогали ей сажать семена. Но что толку вспоминать. Во всяком случае, этот сад ей понравился бы.

Девочки и Белая мышка не делали ничего плохого, если не считать того, что они то и дело заимствовали у миссис Петтигрю ее иголки, отчего та очень злилась: чем одалживать иголку, можно с тем же успехом ее украсть. Но я молчу.

Все это я излагаю только для того, чтобы вы имели представление от том, что происходило в те дни, когда ничего не происходило. В общем, мы жили отлично.

В тот самый день, когда мы устроили подушечное сражение, мы отправились на дальнюю прогулку. Я имею в виду не тот раз, когда мы совершали паломничество — это особая история. Подушечное сражение мы заранее не планировали, и вообще никто не занимается этим после завтрака, но Освальд пошел наверх, чтобы достать из кармана воскресных штанов нож, который был нужен, чтобы отрезать проволоку и изготовить силки для кроликов. У меня отличный нож, в нем и штопор есть и пилочка, и еще такое приспособление, которым выковыривают камешки из лошадиного копыта. Достав нож, Освальд немного задержался, чтобы завязать в узел простынку и одеяло на кровати Дикки, но тут и Дикки подоспел посмотреть, чем там занят Освальд, и, застигнув брата врасплох, метнул ему в голову подушку. Так и началось это сражение, а все остальные, заслышав шум битвы, тоже прибежали, кроме Доры, которая все еще лежала в постели с больной ногой, и Дэйзи, потому что она немножко пугается, когда мы собираемся все вместе — вот что бывает, когда у девчонки только один брат, да и тот размазня.

Битва вышла что надо. Алиса сражалась на моей стороне, Ноэль и Г. О. стояли за Дикки, даже Денни швырнул пару подушек, но он так косо бросает, что и не поймешь, за кого он.

В самый разгар сражения ворвалась миссис Петтигрю, отобрала у нас подушки и даже пыталась ухватить за шиворот тех из героев, кто помельче. Она-то уж точно бывает грубой, и в выражениях не стесняется. Она сказала: «Прихвати вас!» и еще: «Разрази вас!» — такого я еще никогда не слышал. Она сказала:

«Ни сна ни отдыха с этими пострелятами! Разрази ваши печенки! А бедный милый джентльмен там внизу, все пишет и пишет, пока у него головка не разболится, а вы топочите прямо у него над головой, точно бешеный бык! Хоть ты-то постыдись, а еще девочка!»

Это она сказала Алисе, и Алиса ответила ей вежливо, как и полагается:

«Нам правда очень жаль, мы забыли, что у него болит голова. Не сердитесь так, миссис Петтигрю, мы ничего плохого не хотели, мы просто не подумали.»

«А когда вы о чем думали», — сказала она, по-прежнему очень ворчливо, но уже не так свирепо. — «Хоть бы убрались куда на весь день, что ли!»

Мы сказали: «А можно?»

Она сказала: «Да уж можно. Надевайте-ка башмаки и ступайте на весь день погулять. Я соберу вам еду и сварю каждому по яйцу к чаю, раз уж вы пропустите обед. А теперь шагайте на цыпочках, не болтайтесь тут в коридоре — дайте же бедному джентльмену наконец закончить работу!»

Она ушла. Ругается она много, но почти не наказывает. А про книжки она совсем ничего не понимает, она думает, что дядя Альберта переписывает что-то из готовой книги, а на самом-то деле он пишет совсем новую. Интересно, что она думает — откуда вообще берутся новые книги? Впрочем, прислуга всегда так. Она сложила нам в корзинку много еды и прибавила еще шесть пенсов, чтобы мы купили по дороге молока. Она сказала, на любой ферме нам продадут молоко, жаль только, что уже снятое. Мы сказали ей спасибо, очень вежливо, а она замахала на нас руками, точно цыплят с грядки гнала.

(До тех пор как я однажды не оставил калитку не запертой, отчего все куры набежали в сад, я и не догадывался, что эти пернатые так охочи до анютиных глазок. Они их прямо с корнем из земли повыдирали. Садовник сказал мне, что они всегда так, и я специально посмотрел в Книге Садовода и Земледельца, чтобы убедиться. В деревне и впрямь можно многому научиться).

Мы прошли через сад до самой церкви, там мы немножко посидели и заглянули в корзинку, проверить, что за «снедь» собрала нам миссис Петтигрю. Там обнаружились и колбасные шарики, и кексы, и пирог с почками в большой консервной банке, несколько крутых яиц и яблоки. Мы тут же съели все яблоки, чтобы зря тяжести не таскать. На кладбище очень приятно пахло диким тимьяном. Он обычно растет на могилах, но мы и об этом не знали, пока сюда не приехали.

Мы увидели, что дверь на колокольню открыта и поспешили туда, потому что все прежние разы она была заперта.

Мы нашли комнату звонарей, где с потолка свисают концы колокольных веревок с длинными меховыми рукоятками, похожими на гусениц — они были красные, синие и белые, но мы к ним даже не притронулись. Потом мы пошли посмотреть на сами колокола, большие и пыльные, и окна там наверху были без стекол, только со ставнями, которые мы так и не сумели открыть. На деревянных перекрытиях мы разглядели какие-то пучки соломы, должно быть, совиные гнезда, но самих сов не было видно.