Володя улыбнулся. Без нажима. Мягко.

— Значит, Владимир Андреевич… Ладно, Владимир Андреевич, подумаем насчет тебя, подумаем. В армии толковые люди нужны, — он засмеялся и подмигнул Саликову. — И не только за Уралом. Верно, Леша?

— Совершенно верно, Петр Иванович, — спокойно согласился тот.

— Петя, — подала голос Маргарита, — что же ты гостей на улице держишь?

— А и верно, простите старика, — захохотал Петр Иванович. — Пойдемте-ка в дом. До Нового года еще неблизко, вот пусть наши женщины и постараются. Марго, ты нас сегодня своими фирменными салатами побалуешь?

Маргарита Иннокентьевна улыбнулась чуть смущенно, не без доли кокетства:

— Петь, ты ведь знаешь…

— Ладно-ладно, не скромничай…

Гости прошли в дом. Задержавшийся на крыльце Петр Иванович повернулся к машине и скомандовал:

— Все, Саша, можешь ехать домой. Ты нам сегодня больше не понадобишься.

— Хорошо, Петр Иванович, — кивнул тот. — С наступающим вас.

— И тебя тоже с наступающим. Передай привет жене. А после Нового года… Ладно, в общем, я тебе подарок кое-какой приготовил. Сейчас, правда, вручить не могу, ну а четвертого, в торжественной обстановке, как положено…

Саша улыбнулся:

— Спасибо, Петр Иванович.

— Не за что, не за что, Сашок. Поезжай, а то уж тебя небось дома заждались.

— Спасибо.

— Да, слушай, и ворота прикрой, когда будешь выезжать.

— Хорошо, Петр Иванович.

— Ну, еще раз с наступающим тебя. — Щукин поднялся по ступеням, вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Темнота наступила быстро. Совсем не так, как в Воронеже. Там сумерки опускаются медленно, мягко. А здесь тьма просто обрушилась, накрыв собою и обожженные дома, и заснеженные горы, и дорогу, и бронегруппу, и стоящих у «БМП» людей. Все. Сегодня кому-то посчастливилось, кто-то остался жив, его не убило слепым снарядом, и минометная дурища не рванула под ногами, и не ахнула в двух шагах авиабомба, сметающая с исковерканного лика земли даже не дома — целые кварталы вместе с людьми, машинами, деревьями… Правда, только пока. Может быть, через несколько минут все и переменится. Может быть, высоко, в самом сердце антрацитовой черноты, подмигивающей крохотными звездами, в это мгновение уже начал зарождаться новый звук — нарастающий, сухой, как кашель больного пневмонией, гул самолетных двигателей, и всего лишь мгновение спустя обрушится он на землю тяжело и необратимо, как ураган. И пойдут короткими волнами красавцы-«сушки» или тяжелые твердолобые «Ми-8». А затем… затем взбесится внизу огненно-радостная смерть, и пойдет танцевать по улицам безумный вальс. Закружится все быстрее и быстрее в надменно-беспощадной пляске. И вдруг вспыхнут фальшивым знамением на фоне бархатного южного неба красивые рыже-апельсиновые сполохи от рвущихся в ночи авиабомб.

Город ждал. Это ожидание было томительным и страшным, сводящим с ума неопределенностью и нескончаемостью. Казалось, и руины, и уцелевшие дома в центре, и деревья — весь город припал к земле, настороженно и чутко, будто завидевший охотников волк.

Володька Градов покосился на стоящего рядом ефрейтора с «мазутными» [9] погонами, обстоятельно смолящего «Астру», и попросил:

— Слушай, брат, оставь докурить.

Ефрейтор — плечистый, румяный парень — осмотрел Володьку, затем взглянул на «бычок», словно отмеривая дозу, затянулся еще раз и равнодушно протянул окурок. Володька аккуратно принял подарок, пару раз с наслаждением глотнул резкий табачный дым и, благодарно улыбнувшись, кивнул:

— Спасибо, брат.

— Да ладно, — ефрейтор вздохнул. — Ты откуда, зяма?

— С Воронежа.

— «Чижара» [10] , что ли?

Володька не любил армейских градаций — «чижик», «фазан», «зверь», — поэтому лишь пожал плечами.

— Первые полгода, — объяснил он.

— А-а, — протянул ефрейтор. — «Зверек», значит. Ну, ясно, — он отвернулся и уставился на застывшие, черные, без единого огонька дома. Хотя оставшиеся после авиабомбежек руины даже домами назвать было нельзя. Одна стена, две, реже три. Сохранились, правда, кое-где и почти целые пяти-шестиэтажки, но таких было совсем мало. По пальцам пересчитать. В основном же окраины Грозного превратились в развалины, и жили тут только бродячие псы.

Володька затянулся, теперь уже неторопливо, со вкусом, прикинул, что хватит еще тяги на три-четы-ре, а если не бояться обжечь пальцы, то и на все пять. Можно посмаковать. Табачная дурь шибанула в голову, все поплыло, завертелось, глаза полезли из орбит, и захотелось нажать на них пальцами, чтобы вдавить обратно. После двух дней без курева — хорошо…

Он перевел дыхание, поправил висящий за спиной автомат и оглянулся. В ночи громко и зло, словно сытые псы, рычали двигатели «Т-80», но темнота делала их практически невидимыми. Володька различал лишь пару ближайших «БМП». Впрочем, может, оно и к лучшему.

Ефрейтор вздохнул, прокашлялся и харкнул мокротой в развороченную гусеницами грязь.

— Вот б…и, — пробормотал он. — Под самый Новый год сюда швырнули. Не дали праздник на гражданке встретить. Суки. Веришь, нет, — бухнул ефрейтор через плечо, — я уже два месяца как на дембеле должен быть. Прикинь, службу оттащил и в это говно влез. А может, еще успею? К Новому году-то? Как думаешь? Перемочим мы черножопых до праздника?

Володька не нашел, что сказать.

— Ну, вы-то, «звери», ладно, — продолжал развивать свою мысль ефрейтор. — Вам еще службу тянуть и тянуть. А мы-то, дембеля, какого х… здесь делаем? Суки, — еще раз с нескрываемой ненавистью выдохнул он. — Прикинь, наших тут — пятеро. И все с Тамбова. Все по дембелю. Мне пацан со штаба звякнул. Прикинь. А никого ни хрена не вижу.

— Ты откуда? — спросил Володька, справедливо решив, что разговор, пусть и такой, все же лучше томительного ожидания.

— Сказал же, с Тамбова, зяма, — ефрейтор повернулся, дохнув Володьке в лицо стойким запахом перегара.

— Нет, я имею в виду, где служил?

— А тебе-то что?

— Да ничего, в общем-то, — согласился Володька, бросая окурок в липкий жидкий снег и растирая его носком сапога. Сделав это, он так же, как и ефрейтор, поправил автомат, поймав себя на мысли о том, что у большинства солдат совершенно одинаковые жесты. — А в город нас чего кинули, не знаешь?