Шрифт:
Эпчей сел на свое место. Айдына напряженно прислушивалась к тому, как люди восприняли его слова. А они говорили все разом, размахивали руками, доказывали каждый свою правоту. И все же она поймала быстрые взгляды, которыми обменялись Хозан и Бышкак. Тронула за рукав Эпчея, затем Тайнаха и прошептала:
– Смотрите, кажется, им не по нутру решение сражаться?
И правда, оба бега встали со своих мест и чуть ли не бегом направились к коновязи. Следом рванулись их чайзаны и старейшины.
Воцарилась тишина. Люди недоуменно переглядывались. Неужто струсили? И так сильно, что не побоялись всеобщего осуждения?
Тайнах вскочил на ноги, захохотал:
– Эй, Хозан [45] , не зря тебя так назвали! Смотри, твой маленький хвост вот-вот отвалится от страха!
Кайдимский бег уже вскочил в седло. Его толстощекое лицо побледнело от ярости. И, стегнув коня плетью, он почти прорычал, брызгая от бешенства слюной:
– Ты будешь пить из собачьей чашки, Тайнах! Ты будешь видеть небо сквозь игольное ушко!
45
Заяц (хакас).
Еще мгновение, и за спинами бегов взметнулось облако пыли. А топот копыт стих быстрее, чем это облако растаяло в воздухе.
– Что ж, – задумчиво сказал Эпчей, – лучше сейчас узнать о предательстве, чем на поле боя!
И вновь, поднявшись на ноги, твердо произнес:
– Если народ благословит, то знамя улусов поднимут ваши беги! Моя сабля уже покинула ножны! Тайнах! Айдына! Ваше решение!
– Сражаться! – вскочил следом Тайнах и вскинул меч. – Кыргызы – свободный народ, не пристало им рабами в ногах валяться, чужие следы целовать!
– Сражаться! – встала рядом с ним Айдына. – Кыргызы не скотина, что ведут на убой! И если нам суждено погибнуть, то наши души найдут покой здесь. – Она обвела рукой горы и лес. – Не на чужбине!
Восторженный рев заглушил ее слова.
– Гнать джунгаров взашей! – орали матыры, потрясая оружием. – Разметаем их внутренности по степи!..
Эпчей опять поднял руку, призывая успокоиться.
– Что ж, совет решил: будем сражаться. Времени у нас и вправду мало. Надо готовиться к битве!..
– Айдына! – послышалось за ее спиной, и она живо оглянулась. Проснулся?
– Айдына! – снова позвал Мирон. – Ты где?
Она почувствовала тревогу в его голосе и улыбнулась.
– Здесь я, – отозвалась, – возле огня.
– Принеси попить, – попросил Мирон.
Айдына подхватила чашу с айраном и направилась к нему.
Мирон приподнялся навстречу, обхватил ее за талию и, нырнув лицом в завесь ее волос, щекотнул усами грудь так, что Айдына прерывисто втянула в себя воздух и тихонько ойкнула:
– Перестань… Да перестань ты… Хватит! Миро-о-он! Уроню сейчас…
– Только попробуй! – засмеялся он, удерживая одной рукой ее ладонь с чашей, а второй прижимая к себе еще сильнее.
Его губы коснулись ее груди, переместились к шее. Колени у Айдыны подкосились, сладкая истома опять разлилась по телу. Она едва не расплескала айран на кошму и сделала вид, что рассердилась:
– Нельзя айран проливать! Духи осерчают, беду нашлют! Не хочешь пить – унесу обратно!
– Хочу, любава моя! И тебя хочу. Больше всего тебя!
– Вот ведь какой! – Айдына шлепнула его по лбу. – Ненасытный! Пей!
Но Мирон потянул ее на себя, ловко перехватив руку с айраном. Отставил чашу в сторону. И Айдына вскрикнула:
– О-о-о! Мирон, перестань!
Но Мирон не отпускал ее. Чем больше она отбивалась, тем сильнее он прижимал ее к себе, упорно и напористо двигался к цели, заставляя ее, наконец, покориться. Его лицо светилось улыбкой – немного разбойной, немного блаженной… Сразу не разберешь! Правда, она сама улыбалась в ответ, хоть и пыталась говорить сердито:
– Мирон, давай попей лучше. А может, поешь? Охота тебе…
– Охота!
Она опять попыталась оттолкнуть его руки – горячие, настойчивые – и почти взмолилась:
– Миро-он! Не надо! О-о-ох!
Одним рывком Мирон уложил ее на спину, подхватил под колени и вошел быстро, стремительно, отчего у Айдыны на миг перехватило дыхание. А в кустах за юртой Адай, свернувшийся до того клубком, резво вскочил на лапы. С хозяйкой снова что-то происходило. Снова она странно вскрикивала и стонала… Но пес чувствовал – она вне опасности. Он опять улегся, уронив большую голову на лапы, и лишь поднимал ее настороженно, когда стоны учащались и два голоса – мужской и женский – начинали звучать в унисон…