— А чего бы ты хотела? Карп не один год просидел в их концлагерях. Ему есть что вспомнить.

— Мой отец, — начал было Эрнст, — тоже… — И запнулся. По-видимому, Норман, как и другие до него, вряд ли ему поверит.

— Что же ты, — сказала Салли. — Объясни ему.

— Мой отец, — начал Эрнст, — тоже…

Но он не мог рассказать Норману об отце. Боль была слишком глубокой, чтобы лишний раз дешевить ее пререканиями.

Глядя на Нормана, Эрнст думал: ты окружен друзьями, у тебя есть кров, кабинет, враги, семья, воспоминания о женщинах, так дай и мне жить. Найди себе другую, думал он. Дай мне передохнуть хотя бы месяц, я устал убегать.

— Вы не знаете, что русские делали в Германии, — сказал он.

— Коммунистический режим в Германии, — неуверенно начал Норман, — пожалуй, самый несовершенный…

— Ради бога, — сказала Салли, — поговорите о чем-нибудь другом.

— А чего вы ожидаете, — спросил Норман, — после лагерей?

— Я не сделал вам ничего плохого, — сказал Эрнст.

Норман ответил не сразу. Он боялся за Салли. Она такая наивная, доверчивая, а Эрнст — это же очевидно — просто ничтожество.

— Сколько вам лет? — спросил Норман.

— Двадцать два.

Салли прикусила губу.

— Норман, — попросила она, — ты не поможешь Эрнсту найти работу?

Двадцать два, подумал Норман, а Ники был всего-навсего двадцать один год.

— Ты нам поможешь?

Норман налил себе еще коньяку.

— Салли никогда вам не говорила, почему я уехал из Америки? — обратился он к Эрнсту.

— Нет. Не говорила.

— Я преподавал в университете, Комиссия хотела узнать, не состоял ли я в Коммунистической партии. Я отказался отвечать.

— Какое отношение это имеет к Эрнсту? — спросила Салли.

— Салли, я не стану ему помогать. И попросил бы тебя больше не приводить его ко мне.

Салли вспыхнула:

— Никак не ожидала, что ты…

— Прошу вас, уйдите, — сказал Норман. — Уйдите, оба.

Как только за ними закрылась дверь, Норман выпил коньяк.

Все равно ничего бы из этого не получилось, думал он. Не исключено, что она потребовала бы шведскую двуспальную кровать в современном вкусе, эстампы импрессионистов и ничего не позволяла бы по утрам в постели. Да и что хорошего в детях. Пеленки, няньки, корь; мало того, еще вырастут деловыми людьми или кем похуже. Лучше уж так. Лучше своя берлога — есть где перезимовать. Все браки кончаются одинаково. Через пять лет — дрязги, романчики на стороне, безразличие в постели, а терпеть друг друга хочешь не хочешь приходится.

Норман налил себе еще коньяку.

Какой-то недуг — ужасный, всепроникающий— снедал его. Ладони его вспотели. Сегодня он не заснет. А если заснет, то проснется в пять, мокрый от страха. Норман потер подбородок, расслабил галстук, тихо выругался. Нервы были напряжены до предела.

— Да, — сказал он. — Бедный Ники, какая невезуха.

Ники, такой высокий, такой блестящий красавец, — и вот его нет.

Господи, подумал Норман.

На него давил груз, гнетущий груз — груз всего, что он упустил сделать. К примеру: отталкивал Хорнстейна, а потом смотрел, как тот гибнет. К примеру, не сказал Чарли, что он талант, каких мало, а ведь эта пустячная ложь могла бы того осчастливить. К примеру, избегал Карпа. Сколько малых добрых дел он не сделал. И как много блудил.

Что бы мне, думал он, быть лучше, сердечнее.

— Ты, как трезвенник на пьянке, — сказала ему как-то Зельда Ландис. — Притом из тех, кто из благородства наутро не припомнит тебе, что ты выкамаривал вчера вечером.

Почему он не мог бросаться, очертя голову, в жизнь, как Чарли? Почему не решался чаще выставлять себя дураком? Почему бежал от Салли?

Норман почувствовал себя стариком. Глубоким стариком.

Взгляд его упал на жакет. Может быть, он подойдет Джои, подумал он.

Карп вздохнул, пососал зуб.

Мне он подарка не привез, думал он. И это после всего — ведь чего только я для него не делал: и купал, и мыл его в госпитале, и он черт-те сколько отсутствовал, а подарка мне не привез.

Квартира Карпа состояла из трех комнат, кухни, ванной и уборной. Комнаты, за исключением спальни, помещались на одном этаже. В спальню приходилось подниматься по другой, внутренней лестнице. Кухня блистала последними новинками современной техники. Карп постоял перед зеркалом — рассматривал себя. Цвет лица мерзкий. Под глазами мешки. Карп смазал лицо кольдкремом, затем промокнул крем бумажной салфеткой. Руки протер лосьоном, отметил, что пора делать маникюр, вернулся в гостиную, засел в кресле, возобновил наблюдение.

Ломящийся от яств стол был накрыт на двоих. Шел уже одиннадцатый час. Но Карп все еще ожидал Нормана к ужину.

Полчаса спустя Карп снова посмотрел на часы, вздохнул, прошел в кухню. Решил перекусить — смешал португальские сардины, помидоры, натертую морковку, свеклу, перченые яйца, креветки, добавил ложку картофельного салата, заправил салат специально приготовленным соусом. Вернувшись в гостиную, устроился с тарелкой салата, бокалом божоле и книгой Редута [71] о розах — полистать за едой.